Страницы истории

 

Вера ШЕЛЬПЯКОВА

 

Молокане

 

(Продолжение. Начало см. в №33)

 

VIII. ГОРЬКАЯ ДОЛЯ

 

Помещик Н. своей свирепостью и самодурством прославился на всю губернию.

С наслаждением он гасил всякую человеческую радость, отнимая у своих крестьян все самое доро­гое: и пригожую девушку, и добротную лошадку, и сытую корову. Порол он своих людей сам в минуты их радости – на свадьбах, крестинах и праздниках. В засуху помещик выдавал крестья­нам зерно из своих амбаров, за которое приходи­лось отрабатывать сторицей, – таким образом, они годами не могли выбраться из долгов и нищеты.

Многие из них уже к весне жили подаянием, уходя за много верст из своих деревень.

В своей усадьбе барин часто глумился над пова­ром Иваном. Как-то раз в присутствии гостей повар подал отменно приготовленных жареных тетеревов под соусом. Барин спустил собак, бросил им тетере­вов, соусом облил голову повара, повалив его на пол, и собаки начали вылизывать несчастного.

Все это происходило под веселый хохот поме­щика и его гостей.

Много лет терпел эти злые шутки Иван. Лютую ненависть к барину затаил он в своей душе и лишь дожидался случая, чтобы отомстить.

 

IX. ЛЮТЫЕ ЗВЕРИ

 

Однажды барин сказал своему приказчику:

– Зови ко мне Мартына, хочу поставить его старостой. Мужик он крепкой хватки, доброй сме­калки и о барском деле радеет.

Услужливый, хлопотливый приказчик замялся.

– Негоже, батюшка, – несмело проговорил он, – молоканин он есть. Стенам молится. Крутость оставил, даже кнут бросил, ездили мы в город, так у него лошадь идет на ласке. А знамо, без плети люди работать не станут. Живет Мартын чисто Божий человек. А малец его выучился грамоте и читает народу Священное Писание...

В щелках глаз барина, заплывших жиром, вспыхнули зловещие огоньки.

– Кому сказано, зови! – прогудел он. – И мальца его зови.

Мартын с Кузьмой явились быстро. Сня­ли шапки и низко поклонились барину.

– Што так, чай спина не гнется и коленки разбиты, – насмешливо сказал барин. – Падай в ноги, холоп!

– Господу Богу поклоняйся и Ему Единому служи, – тихо ответил Мартын, – а человек – персть.

– Вон чего, – протянул помещик. – Ты стенам начал кланяться.

– Бог есть Дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине, – продолжал Мартын.

– Отродясь не слыхал, чтобы холоп учил бари­на! – крикнул помещик. – Осмелел ты, смерд, нечистыми руками открыл Евангелие, да еще и народу объявил сию Книгу!

– И нам, грешным, писано то, и темному му­жику дадено то, – с чувством ответил Мартын. – А не токмо целовать крышку.

Барин вдруг замолк, налил из графина спирт­ное, поднес чарку Мартыну и сказал мирно:

– Выпей, лапотник, да становись старостой – вот мой последний тебе сказ.

– Ни-ни! Ни капли в рот, – поспешно прого­ворил Мартын. – Напрасно испытуешь. Сий зеле­ный змий губит наш народ. От него распутство и все худое. Богу дал обещание – ни капли в рот и людей зову к тому.

– Вон чего, – спокойно протянул барин, – будь по-твоему. А завтра становись старостой.

Мартын глубоко вздохнул и тихо сказал:

– Уволь, батюшка, не могу быть старостой; Сердце надрывается, глядючи на житье-бытье на­ших людей.

– Молчи, червь! – яростно крикнул помещик. – Моя земля.

– Не твоя земля, барин, а Божий дар, – горячо сказал Мартын, – а людям даже молвить то боязно.

– Эй, турчонок, – крикнул барин, – готовь сто плетей.

Откуда-то выскочили два крепких парня.

– А сначала сему мальцу пятьдесят плетей, – указал барин на Кузьму, застывшего около отца.

В одно мгновение два парня поволокли Кузьму вон. Мартын вдруг выпрямился да и выпалил все обидное, крестьянское, накипевшее:

– Где есть предел горести нашей! Невмоготу стало терпеть, оскудели наши совсем. Рваные ру­бахи, да залатанные лапти, да полно в избах ребят – а боле ничего; Божье создание вроде навозом стало.

– Двести плетей прибавь! – крикнул барин вернувшимся турчонкам.

Мартын же уже ничего не слыхал и все про­должал:

– Лошадь хоть и бьют, но кормят и гулять пускают. А нам заместо хлебушка и отдыха – плети...

– Еще сто плетей! – крикнул помещик, и сердце его зашлось злобой. Он вдруг умолк; в гла­зах его зажглись шальные огоньки. Он зашептался с турчонками, а Мартыну спокойно сказал:

– Снимай лапти, и идем отсель.

Мартын снял лапти и последовал за барином и турчонками во двор. Посреди двора повар Иван разделывал большим ножом баранью тушу. Перед ним на таганке стояла докрасна раскаленная ог­ромная чугунная сковорода, которую со всех сто­рон лизали огненные языки.

В одно мгновение два турчонка схватили Мар­тына и, крепко держа его, поставили босыми нога­ми на огненную сковороду. Пламя мигом охватило его одежду.

– Держи, барин, ответ пред Богом! – крикнул Мартын, повалился наземь, и на него свалились сковорода и таганок.

Дикий хохот сотряс тучную фигуру барина и вдруг оборвался: повар Иван бросился к нему с ножом, распорол ему живот, и тот упал замертво.

 

X. ГОЛУБКА

 

Кузьма, избитый плетью, лежал за забором усадьбы. Около него хлопотала Матрюша, неизве­стно откуда все узнавшая.

– Кузя, а Кузя, на, испей маленечко водицы, – шептала она. – Голубь ты мой родимый...

Услышав те радостные слова, Кузьма вдруг ожил. Он приподнялся, оперся головой о забор и жадно начал глотать воду из ладошек Матрюши.

– Голубка ты чистая, – проговорил он, впер­вые увидев ее большие глаза, полные слез.

Матрюша сняла с себя холщовый передник, на­мочила его в канаве и обернула им исполосован­ную спину Кузьмы.

– Эх, горе-горюшко, – вздохнула она. – Пой­дем отсель, схороню тебя от сих лютых зверей.

И она спрятала Кузьму в свой сарай, закрыв его соломой.

А между тем надвигалась весна, подули теплые ветры, зашумели в канавах вешние воды, весело перекликались птички – все радовалось жизни, не ведая о лютой злобе людей.

 

XI. ПРОЩАЙ, РОДИМАЯ СТОРОНКА

 

Стоял жаркий летний день. Растопленный воз­дух и духота томили все живое. На полях от засухи горел хлеб.

Уныло было в деревне. Несколько семей моло­кан этапным порядком отправлялись в ссылку в далекий, нелюдимый край, имя которому – Кав­каз. Сборы были коротки: долго ли сложить в ко­томку пару лаптей да овчину. А у кого была ско­тинка, так ту всю отняли за оброк, да должок, да еще «Бог весть за что», молокане и сами не знали. Отстояли лишь одну лошаденку с телегой, куда посадить малолеток, а их набралось раз в шесть больше, чем взрослых.

Завтра на заре покинут они свои избы, родные поля, родных и Волгу-матушку. Молоканки весь день стояли у ворот и молча утирали слезы кон­чиком платка.

Со жгучими слезами покидали они могилу Мар­тына, от которой веяло неувядаемой славой. Про­щались они и с Дарьей, нашедшей вечный покой рядом с Мартыном. Плакали и о поваре Иване, томившемся в уездном остроге до суда.

 

XII. СИРОТИНА

 

Кузьма сидит один за столом в своей избе. Думы, как тучи, бегут одна за другой, тревожа сер­дце. Думы те о разлуке с Матрюшей. Недолго пришлось радоваться ему – один лишь раз услы­хал от нее «голубь мой» и, вспоминая слово то, забывал он горе свое об отце и матери. А потом опять заливался горячими слезами.

Матрюша и ее родители, ревностные посетители избы Мартына, неведомо почему, в списках на этап не значились. Поглощенный своими горестями, Кузьма не заметил, как вошел Тарас, тот самый старец, которому отец, умирая, завещал свое ду­ховное дело.

– Пал, пал Вавилон великий, – услышал он веселый голос старца.

Кузьма поднял голову и глазам не верит: рядом с ним – Матрюша. Она смотрит на него прямо, открытыми глазами, из которых льются на Кузьму ласка и радость.

Слезы мгновенно высыхают, темные думы уле­тают, и он смотрит на нее с радостной улыбкой. Тарас садится за стол и говорит:

– Ныне тебе восемнадцать годков. На-ко, Кузя, прими дар от Матрюши, сама пряла, ткала, шила и вышила – весь труд ее тут. И он вынул из-за пазухи выбеленную холщовую рубашку, вышитую мелким затейливым узором. Матрюша благодарно смотрит на старца – ей так ладно не сказать. А Тарас продолжает:

– Да еще колобок она испекла тебе, и сахарок прими, угощайся.

Много бы сказал сейчас Кузьма, да язык оне­мел. В избу вошел старший брат его Тимофей. Молча сел у окна. Он всегда был угрюм и нелюдим. Тарас подошел к нему, и Тимофей запричитал:

– И невесть куда нас гонят, как колодников, и хворь-то нас там одолеет, а без хлебушка помрем все. Эх, папаня, зачем не остерегся ты...

– Полно тебе, – строго остановил его Тарас. – В Писании сказано: лишь бы кто не пострадал бы как вор или убийца, а ежели как христианин – радуйтесь!

Тем временем Матрюша села рядом с Кузьмой и зашептала:

– Молви, Кузя, молви, што так давеча приго­рюнился? Поведай, голубь ты мой.

– Не смею, – робко ответил он.

– Не можно так, – вздохнула Матрюша, – надо сердце открыть перед Господом.

– Голубка ты моя! – вдруг осмелел Кузьма. – Как мне жить далее, не видя и не слыша тебя, – вот чего не разумею.

– Куда ты пойдешь, туда и я пойду, – горячо сказала Матрюша.

– Скажу все думы свои, – вздохнул Кузьма. – И неказист я, и неречив, и робок, и беден – не ровня я тебе. А какую жизнь поведу? Неужто родители пустят...

Матрюша ничего не ответила. Она достала с полки огромный деревянный гребень, смазала мас­лом волосы Кузьмы и осторожно начала расчесы­вать его скатавшиеся кудри. Так делала когда-то его мать. Теплота и ласка охватили все существо Кузьмы, и он вдруг забыл о разлуке.

Когда Тарас кончил беседу с возроптавшим на судьбу Тимофеем и оглянулся, то увидел: Кузьма с Матрюшей, не замечая никого, делили между собой колобок и поочередно откусывали сахар. Приветливые огоньки засветились в глазах Тараса, он подошел к ним и тихо сказал:

– Нынче Господь послал вам любовь и согласие. Желаете ли вы вовек более не разлучаться?

Кузьма и Матрюша опустили глаза, притихли.

– Желаем! – сказали они в один голос, вставая из-за стола.

– Приходите в вечор к овражку, там вас обвен­чаем, – сказал, прослезившись, Тарас.

 

XIII. СВАДЬБА

 

Отец Матрюши, Прокофий, был неграмотный, Евангелие знал мало, но то малое, что знал, стара­тельно проводил в жизнь. Так, услышав слова Хри­ста «если у тебя две одежды, одну отдай», он пересмотрел все свое имущество. Рубаха оказалась одна – на нем, а вот шапка, лапти и портки – по двое, и он их раздал. Когда же Прокофий узнал о заповеди Христа накормить голодного, он повесил через плечо свое суму – в нее собирал хлеб подаянием, а потом разносил его голодным. С этой сумой он не расставался до самой смерти.

Как-то раз вечером читали Писание: «Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов». На следующий день Прокофий со всей своей семьей отрабатывал в поле за тех, кто занемог, у кого много ребятишек.

Когда Тарас пришел к нему и рассказал все о Матрюше и Кузьме, отец ответил:

– От Господа пришло сие дело, я не могу сказать ничего худого.

На закате дня у овражка собрались Тарас, но­вобрачные, Тимофей и родители Матрюши.

Жених, в новой вышитой рубашке, сидел на траве радостный и торжественный. Рядом с ним – смущенная невеста в новом цветастом сарафане, в новых лаптях, с алой лентой в толстой косе.

Оба они горели ярким румянцем, и сердца их бились жарко.

Тарас постелил половичок и поставил новобрач­ных на колени.

– Будешь ли, Кузьма, любить свою жену, как Христос возлюбил нас? – спросил Тарас. – Дай слово Господу и родителям.

– Истинно так, – твердо сказал жених. – Обещаю всем сердцем.

– Матрюша, – обратился к ней Тарас, – Слово Божие учит оказывать честь мужу своему и не златом украшаться, а кротостью.

– Будет так, – горячо прошептала невеста. Тарас взял их руки, соединил, помолился псал­мом «Благослови, душа моя, Господа» и сказал:

– «Что Бог сочетал, того человек да не разлу­чает». Едина смерть разлучит вас. Завтра на заре идите вместе в тот край. Аминь.

Затем с псалмом «Господь – Пастырь мой» медленно пошли полем в деревню. Небо пылало пожаром заката, жара спала, воздух ласкал щеки, живительный запах цветов наполнял его, струился золотистый свет. Все вокруг радовалось жизни и счастью молодой четы. И с этой минуты горесть Кузьмы о родителях растаяла, как облако.

 

XIV. ИСКУШЕНИЕ

 

Пока мать хлопотала у стола, а гости чинно сидели на лавках, Матрюша побежала звать под­ружек на свадьбу. Около избы повстречала она стряпуху барского приказчика.

– Матрюша, я к вам путь держу, – сказала она. – Хозяин наш кличет тебя на малость одну, идем.

Девушка пошла.

В горнице добротной усадьбы ее встретил при­казчик со своей женой Марьей.

Он развернул большой шелковый платок и сказал:

– Вот дар тебе, Матрюша! Пусть завтра ро­дители ждут сватов. Больно люба ты нам. А сынок наш пригожий.

Матрюша растерянно молчала.

– Ныне я управитель имения барина, – про­должал он, – и ты более красу свою на поле губить не станешь. Обошел я не малость деревень, краше тебя, ловчее да разумнее не сыскал. Давненько присматривал тебя, ныне время настало.

– Благодарствую за доброе слово, – низко поклонилась ему Матрюша. – И сынок ваш при­гожий, нигде отказа не будет. Но, батюшка ты мой, меня отпусти, венчана я нынче с Кузьмой.

– Эко, кто венчал тебя? – строго спросил приказчик.

– Тарас и родители мои, и Господь тут был, Духом Своим, – тихо ответила Матрюша.

– Не в счет! – гневно крикнул приказчик. – Негоже темному мужику венчать! Будешь в церк­ви обвенчана с сыном моим!

– Родимый ты мой, отпусти, – кланяясь в ноги, залилась слезами она. – На заре иду с ним в дальнюю дорогу.

– Неужель родителей бросишь? – воскликнул управитель. – Да без хлеба помрешь там, сказывают, там заместо земли камень кругом, а дикие нехристи длинными ножами убивают всяко­го россиянина.

– Ужель Господь не милостив? – ответила Матрюша. – Даст Он разум нам, и камни хлеба дадут. И в том лютом краю солнышко Божие светит.

Марья молчала и тихо утирала слезы уголком косынки.

– Больно речиста ты, красна девица, – нако­нец сказал он, – да молода еще. Посиди-ка ты тут да помысли, што сказано тебе. Будет по-моему.

Он вышел с Марьей из горницы и запер Матрюшу.

– Ох ты, горюшко мое, – прошептала Матрюша. – Как же милок мой будет?

И горько заплакала.

 

(Продолжение следует)

 

назад