Свидетельство
Мой сын уже Дома!
Поженились мы с мужем еще без Бога. Долго ждали детей. Я молилась, и муж, кажется, тоже. Но время шло, а долгожданного ребенка все не было. Я решила: не буду больше об этом думать, отдала все в руки Господа. И вот произошло чудо: под сердцем зашевелился теплый комочек.
Первая беременность. Муж и я «летали» от счастья. Помню, ходили гулять в парк, по городу, а я прямо светилась вся. Муж спрашивал: «Ты что так улыбаешься странно?». А я отвечаю: «Я самая счастливая женщина — меня Господь коснулся! Я ждала, как Сара, как Анна, и дождалась, и ни за что не расстанусь со своим чадом»...
Но случилось то, чего мы никак не могли предположить, даже представить... Беда пришла внезапно, как приговор, как черная туча над головой. Появились резкие боли внизу живота, они усиливались, и ничего не помогало. На улице стоял конец ноября, ночь, валил хлопьями пушистый снег... Откуда эта боль? Ведь еще не время, еще только 6 месяцев! А дальше — как в страшном кино: скорая, больница, УЗДГ внутренних органов ребенка и страшный приговор.
Оказалось, у сына врожденный порок сердца — не хватает всего-навсего одной перегородочки. Нормальное сердце — четырехкамерное, а у нас — трехкамерное. Вот и все.
Предложили прервать беременность: порок не оперируется, после рождения ребенок жить не будет. Господь, Ты один знаешь все: мое материнское сердце разрывалось от боли, муж плакал, как не плачут мужчины. Мы оба взывали к Господу день и ночь, чтобы Он совершил чудо, чтобы Даниил (так мы решили назвать сына) вопреки всему родился здоровым.
Роддом, 26 февраля 2002 года. Схватки становятся сильнее, 27 февраля роды завершились благополучно. Слава Богу, сын лежит рядом. Крупный, красивый мальчик. «Вес хороший,
— говорит врач, — давно таких не видели. Дышит самостоятельно, кричит громко, "басом", но что будет потом — знает только Бог». Вдруг что-то случилось: врачи забегали, подхватили дитя, завернули и унесли в реанимацию. А я лежу еще в родильном зале, молюсь и благодарю Господа за всё!
Зачем урода родила? — грозно спрашивает меня педиатр.
— Теперь иди, смотри, как он на глазах у тебя умирать будет! Предлагали тебе прервать — надо было прервать.
— Так что же, убить его? — спрашиваю.
— А так что, смотреть будешь, как он мучается? Лучше бы убила — и нам проблем бы не было.
Привезли в палату, нас шесть человек. Всем принесли на кормление детей, а мне — нет. Я лежу, прячу слезы и молюсь. Плакать здесь нельзя — никто не пожалеет. Здесь у всех «новых» мамочек радость, ее нельзя омрачать. А мой сыночек... «Где ты, Данилка, солнышко мое! Я не успела всмотреться в тебя...». Не знаю, как пережила эту ночь.
Утром пришли из реанимации, грубым тоном велели пойти и посмотреть, что я наделала, «законопреступница». Вся палата смотрела на меня не без удивления. Я лежала на первом этаже, а реанимационное отделение находилось на третьем. Помню только, что никогда мне не было так тяжело подниматься, как в тот раз — чтобы увидеть, как умирает мой «родной комочек». Ребенок тяжело дышал, «через раз», под кислородной маской. Рядом стоял пузырек с молоком и соской, в то время как мою грудь распирало от молока, а я не могла его кормить... Нельзя.
— Идите, не стойте здесь долго, — строго сказала медсестра. — И так хлопот столько, да еще ваши мама с мужем оккупировали телефон, звонят каждые полчаса, спрашивают о самочувствии... Уходите!
Я принесла Данилке памперсы, больше я ничем не могла помочь. Никто не мог, только Бог... Но Он молчал. Мне казалось, я осталась одна в этом вакууме, один на один со своим «бабьим горем», отчаянно борясь... Но это было не так. Как водится, в роддоме ложатся поздно, после 12 ночи, и встают в 5 утра — режим. В этот вечер я заснула рано, изможденная, истерзанная душой и телом, даже не слышала, как принесли и унесли чужих детей на последнем кормлении. Проснулась, как от внезапного толчка, — было около четырех утра. Странно бодрая, спать уже не хотелось. Лежала и молилась в темноте: «Господи, Ты видишь, ребенку плохо... Или исцели, или... (все внутри похолодело) ...или забери его в Свое Царство, чтобы не мучился». Я второй раз ходила к нему попрощаться — еле поднялась, от слез не видя ничего, погладила его, помолилась и почему-то попросила у него прощения. «Забери его, Господи...».
И вдруг тихий нежный голос впервые за три дня полного молчания: «Я не мог его забрать... Ты не отдаешь, как мать... Не отдаешь. Отдай его, отпусти...».
«Да, Господи. Твоя воля да будет... бери».
Время ровно четыре утра. Я уснула спокойно и умиротворенно, со спокойным, кротким сердцем. Утром вошла детский врач, строго взглянула в мою сторону, попросила выйти в коридор за ней. Девочки в палате переглянулись:
— Ира, это из реанимации... Что-то случилось.
Я быстро одела халат, сунула ноги в тапочки и выбежала за ней. В коридоре наши глаза встретились: ее — волновавшиеся, бегали, она кусала губы и пыталась что-то сказать; в моих глазах были спокойствие и ни тени волнения, скорее, понимание и какая-то опытность не по годам. (Я как будто видела все это со стороны). Я первая нарушила тишину:
— Во сколько? — только спросила я.
— В четыре утра, — быстро ответила врач.
— Ровно в четыре...
Слава Господу, значит, мне не приснилось. Значит, Сам Творец приходил ко мне в палату... Значит, Он все знает, слава Ему.
Потом были похороны, присутствовали родные и близкие, все плакали. Брат сказал проповедь. Стоять я не могла, меня держали за руки — ноги словно ватные... Все прощались: гладили холодные крохотные ручонки, личико, носик... А я запомнила его живым, мирно спящим. Он так и не показал мне своих глаз — какого они цвета: карие, как у папы, или нежно-бирюзовые, как мои...
Но я знаю, что он у Господа, и его глаза сейчас отражают всю красоту Иисуса Христа в Его бесконечной славе. Мой сын уже Дома — эта мысль согревает и утешает меня. И, быть может, поэтому было так легко стоять над гробиком и благодарить за все!
Сазанакова Ирина,
Омск