Рассказ
Еще не навеки солнце зашло
На перроне шумели, галдели, свистели и кричали. Римма, положив ноги в высоких ботинках на противоположную полку, отрешенно взирала на волнующуюся разношерстную толпу.
Ей было все равно, что там происходит. Сердце ее, безучастное ко всему окружающему, не трогало разнообразие человеческих чувств, проявлявшихся на лицах пассажиров, торговок, работников железной дороги в темно-серой униформе и просто праздно шатающихся по перрону пацанов. Она ехала домой. Или нет, она ехала туда, где был когда-то ее дом. Светлый, радостный, полный спокойствия и радужных надежд. Все это было. Было до тех пор, пока не умерла мама.
И сейчас она ехала туда, чтобы отнять маленькое строение у отца и женщины, на которой он женился. За деньги все можно сделать, даже отобрать дом. А деньги у нее были. За четыре года в институте она заработала достаточно чудодейственных бумажек, которые она использует как орудие свободы и справедливости. Профессора и студенты, сыновья богатеньких папаш, щедро оплачивали ее время и услуги, потраченные на них. С безденежными она дела не имела, ну их! Только лишняя головная боль от признаний в любви и бесконечных клятв в вечной верности. Римма знала себе цену.
Так что ее слабоумный папаша вместе со своей падкой до денег женушкой могут подавиться от злости. Она отберет у них дом, как они отобрали у нее любовь, небольшую ежемесячную сумму на проживание в столице во время учебы, надежду на счастливую жизнь в семье после получения диплома. И жить она будет прекрасно в своем доме, и никто у нее этого отнять уже не сможет. Диплом учителя русского языка и литературы, с отличием, имеется на руках.
Учиться она любила, и на лекции ходила с удовольствием и училась легко и играючи. Она не сдавала экзамены, за пятерки в дипломе было заплачено до экзаменов, но если бы и пришлось тянуть билеты и писать сочинения, она бы не провалилась. Единственное, что ей не нравилось, - это изредка ноющая душа. Правда, она не знала точно, что такое душа. Но подозревала, что внутреннее недовольство собой и чувство, которое не позволяет ей спокойно спать и посылает ей какие-то удивительные навязчивые мысли о бесцельности жизни, - это и есть душа. Но, поскольку Римма не могла утверждать этого точно, она отшвыривала нагромождение странных мыслей в сторону, подальше, чтобы не мешали жить. И тогда дни и ночи катились по ровной, давно знакомой плоскости. Толстые книги, рестораны за чужой счет, разнообразные постели.
Состав чуть дернулся и начал медленно, еле заметно двигаться. Поплыли за окном вагоны на соседней линии, маленькая будка-ларек, установленная прямо на середине тротуара. Постепенно поезд набирал ход, все быстрее пролетали редкие деревья, одиноко стоящие домики под лесом.
Через несколько минут к месту, где сидела Римма, подошла женщина среднего возраста. Очень симпатичная, светловолосая, гладко причесанная, с богатой косой, сложенной вдвое. Из-за этой косы и приятной, доброжелательной, слегка смущенной улыбки на красивых, чуть полноватых губах, женщина выглядела, как ученица старших классов. Вид школьницы ей еще придавали джинсы и рубашка свободного покроя. Женщина глянула на билеты в руках, на номера на полках и, повернув голову, негромко позвала:
- Девочки, сюда, наши места здесь.
Потом посмотрела на Римму:
- Здравствуйте. Меня зовут Маша Владимировна. Вы позволите? Это моя полка.
Римма, сузив глаза, измерила «школьницу» бесстрастным взглядом и медленно опустила ноги. Тут подошли две девушки примерно по 18-20 лет, с большими сумками в руках. Опять же улыбающиеся, светлые лица, отличавшиеся от тех пропитых, жадных и равнодушных лиц, которые окружали Римму в вагоне.
- Девочки, располагайтесь, получите постель у проводника, складывайте вещи и пообедаем. У меня самой живот к спине прилипает, а что уж про вас говорить.
Началась обычная суматоха, как всегда в такие моменты. Звонкие голоса девушек раздавались то сверху, то сбоку, глубокий, чистый голос «школьницы» возникал периодически, но Римма, отвернув голову к окну, ничего не слышала, отключила свой слух и сознание, как это часто бывало, когда она не хотела участвовать в происходящем. И, возможно, она долго бы еще просидела в таком спокойном оцепенении, если бы не ощутила толчок.
- Ой, прости, пожалуйста, я не хотела. Поезд дернулся, - виновато произнесла одна из девушек. - И я хочу попросить тебя, ты не разрешишь мне сесть на твою полку, рядом с тобой, всего на несколько минут, пока мы покушаем?
Римма, с трудом вернувшись в реальность, широко раскрытыми, но ничего не видящими глазами огляделась вокруг. Какие-
то двигающиеся пятна кругом. Она еще секунду подождала, пока осознание настоящего не вернулось к ней. Девушки стояли и дружно смотрели на нее. Она ответила холодным взглядом и показала свое согласие, чуть сдвинувшись к окну и забрав пару своих тряпок с постели. Нимало не смущаясь таким неприветливым приглашением, девушка быстренько села рядом с Риммой, другая - рядом со «школьницей». На маленьком вагонном столике лежали уже бутерброды с докторской колбасой, нарезанные помидоры в пластмассовой мисочке, домашнее печенье и стаканы в подстаканниках с дымящимся горячим чаем.
- Господи, спасибо тебе за Твою помощь до сего момента. Благослови пищу. И да будет прославлено имя Твое святое. Аминь.
«Баптисты. Достали уже. И где их только нет? Плюнуть некуда, на верующего попадешь», -мелькнуло в голове у Риммы.
- Пожалуйста, кушайте вместе с нами, - предложила женщина, сидящая напротив.
Римма брезгливо оглядела бутерброды, печенье и отвернулась. Хотела снова отключиться, но почему-то не получалось. Или мешали весело переговаривающиеся с полным ртом девушки, или тревожил внимательный, проникающий до самой середины опустошенного сердца взгляд «школьницы», или сильная жажда закурить не давала расслабиться. Римма не знала, но отрешиться от внешнего не получалось, и она вышла в тамбур. С наслаждением выкурила сигарету. За окном стоял тяжелый туман. Куски нечистой, косматой ваты еле-еле тащились мимо и изредка прилипали к грязному стеклу. «Так и во мне, - подползла усталая мысль, - беспросветный туман, без малейшей надежды на свет. Неужели нет выхода из вязкой, холодной тьмы?» Включились лампочки в поезде, и тут же, как по волшебству, туман исчез. Римма, как завороженная, смотрела в окно, за которым по-прежнему было серо и безнадежно, но ничего не видела. «Какую бы мне лампочку включить?» Сердце хотело заплакать, но она не позволила себе такой роскоши. Если только она поддастся жалости к себе, то все пропало. А у нее есть незаконченное дело.
Постояв еще несколько минут в тамбуре, Римма прошла обратно и села на свое место.
Девушки спали на верхних полках, а «школьница» Маша Владимировна разговаривала с пожилым человеком, Николаем Степановичем, место которого было через тонкую перегородку. Рядом с ними сидели или стояли еще несколько мужчин и пара женщин, пассажиров плацкартного вагона. Впрочем, Риммина полка была свободной, никто не хотел связываться с ней.
- А я говорю Вам, что нет добра в человеке. Человек - это просто высшее животное, которое имеет душу, - настойчиво и громко уверял пожилой человек.
- Вы ошибаетесь, - возразила Маша Владимировна. - У человека есть не только душа, но и дух - дух, который вдохнул в него Бог. А что такое дух? Дух - это совесть человеческая, это его постоянное творчество и развитие. А если есть совесть
и желание творить, то человек всегда будет делать добро. Вот, например, девочки, которые со мной. Они закончили училище и едут работать в детском доме, куда мы собираем беспризорников. Одна из них медсестра, а другая - учительница младших классов. Как вы думаете, они совершают добро или нет?
- Ну, это мы еще посмотрим. Они ж молодые, зеленые, жизни не знают, побудут у вас в детском доме неделю-две, от силы месяц - и сбегут.
- Может, сбегут, а, может, и нет. Я знаю, что Бог, Который вложил в них дух и стремление к добру, поможет им не сбежать, а почувствовать себя нужными и необходимыми несчастным детям. - Dicere non est facere, - резко вырвалось у Риммы. Старичок даже не обратил внимания на незнакомые слова, скорее всего, не услышал. Маша Владимировна внимательно глянула на Римму, но ничего не сказала
и не спросила. Римма любила латынь, и хоть этот предмет не был обязательным в институте, все пять лет она старательно учила язык великих авторов античности.
- Вот Вы мне все время: «Бог» да «Бог». А что Вы можете сказать про Него конкретно, как покажете Его? - настаивал собеседник.
- Да я и не собираюсь Вам Его показывать, это не в моих силах. Он Сам может открыться только чистым духом и тем, кто усиленно ищет Его.
- А как я могу искать то, чего нет, то, чему нет доказательств?
- Вы удивляете меня, Николай Степанович. Вы прожили такую долгую жизнь, неужели Вы ни разу не видели Бога в том, что окружает Вас? Природа, космос, и, наконец, Вы сам, как существо мыслящее? - Маша Владимировна говорила спокойно, уверенно, как человек, убежденный в своей правоте.
- Я уверена, вам много раз приходилось думать о том, что же будет после вашей смерти. Ваше внутреннее бессознательное желание жить вечно - это и есть доказательство существования Бога. Это сознание «жить вечно» было дано людям еще в Эдемском саду. Знаете, еще Зигмунд Фрейд заметил, что никто из людей не верит, просто не может заставить себя поверить тому, что в один прекрасный момент он может умереть, прекратить свое существование.
- Calamitosus est animus futuri anxius, - иронично высказала Римма. На этот раз Маша Владимировна не повернула головы и никак не показала, что услышала сказанное Риммой.- И что нужно сделать человеку, чтобы жить вечно? Что этакое совершить, чтобы не умирать? - снова спросил Николай Степанович.
- О, Вам ничего этакого не нужно совершать, - мягко улыбнулась женщина. - От человека требуется только одно - поверить. Поверить в Господа Иисуса Христа, в Его жертвенную кровь на Голгофском кресте и принять Его жертву и жизнь, которую Он дает как подарок, как бесплатный дар.
- Ex arena funiculum nectis,-уже совсем весело улыбнулась Римма. Ей нравилось то, что происходит. Она чувствовала себя прекрасно.
- И кто же может получить этот подарок? - вдруг звонко спросил самый молодой из слушателей, почти мальчик.
- Каждый может прийти ко Христу и сказать: «Господи, я грешный человек. Но я хочу жить вечно. Поэтому я принимаю Твою жертвенную кровь, пролитую на Голгофском кресте за меня. Прошу, прости меня». Любой человек может получить прощение, но для этого надо признаться перед Богом в своих грехах.
- Et si omnes, ego nunquam.
- Что она там бормочет все время? - возмутился один из парней в спортивном костюме. Римма даже не повернула головы к нему. Это один из тех, кто цеплялся к ней, когда только сели в вагон. Она тогда резко, красиво, по-матросски отшила его. Правда, у него и его спутников хватило ума понять, что с этой девушкой лучше дела не иметь, и больше к ней никто не приставал.
- Abi tuam viam, - Римма даже не посмотрела в его сторону.
- Licet sapere sine pompa, sine invidia.
Римма вначале не сообразила, что произошло. Она услышала хорошо знакомую фразу, но этот момент никак ни вписывался в ее воображение, и она встрево-женно оглядела находящихся рядом. Кто это сказал?
- Neque in tenero stat tibi corde silex.
Римма увидела, что эти слова слетают с губ ласково улыбающейся и все понимающей «школьницы», и сердце мгновенно отозвалось на произнесенные слова. Оно затрепетало и начало выделять соленую влагу, которая стремительно наполнила внутренность Риммы и, чтобы она не захлебнулась, влага начала выходить через глаза. Римма резко отвернулась к окну. Из непроглядной тьмы, откуда-то издалека, слабо мерцал огонек. Скоро он скрылся из глаз. Поезд, наполненный пассажирами, продолжал свой путь.
Ближе к утру Римма услышала, как проводник ходит по вагону и предупреждает о приближении конечной станции. Пассажиры задвигались,готовясь к скорой высадке.
Римма даже не пошевелилась. Она не спала всю ночь. То «школьница» молилась тихонько (Римма не слышала слов, но была уверена, что та молится), то пассажиры в вагоне хрипели и кряхтели во сне, кто-то ходил в свете тусклой лампочки, кто-то споткнулся и выругался вполголоса. Римма слышала все движения, все звуки, но перед глазами ее непрестанно мерцал огонек, пронизывающий бес-проссветный, темный мрак.
Поезд начал замедлять ход. Но по его движению, неравномерным толчкам, скрипу чувствовалось, что состав совсем скоро остановится.
- Гражданочка, - толкнул Римму за плечо проводник, - поднимайся, скоро прибываем.
Римма дернула плечом, не желая повернуться и встретиться глазами с Машей Владимировной. Но через несколько минут все-таки встала и, не глядя вокруг, вытащила большую сумку из-под полки и запихнула туда свои вещи. Потом села поближе к окну, хмуро всматривалась в утреннюю осеннюю промозглость. Прошло еще несколько минут, поезд в последний раз дернулся, заскрипел, засвистел и остановился.
Римма вышла из вагона последней. Спрыгнула со ступенек и остановилась. Серое утро, не торопясь, отодвигало прочь ночную тьму, но было по-прежнему холодно, влажно и мерзко - как в воздухе, так и в душе. Но стоять нельзя, надо идти и ловить такси. Подруга детства примет ее на время, пока решится вопрос с домом. Римма повернула голову и... встретилась взглядом с Машей Владимировной. Было заметно, что женщина ее ждала. Две девушки стояли рядом и тоже смотрели на Римму. Маша Владимировна потянулась к Римме, попыталась что то сказать, но Римма резко отвернулась и зашагала в сторону остановки. Прошла несколько шагов и остановилась. Помедлила секунду. Оглянулась. «Школьница» и ее молодые спутницы уходили в сторону неярких пока солнечных лучей, пытающихся разорвать серую тьму. Римма не выдержала и закричала:
- Peccavi! Peccavi!
Ее голос прокатился по утреннему, пустынному перрону и возвратился к ней обратно, отскакивая от кирпичных стен вокзала. «Pe-c-c-ca-vi-i!»
Ей показалось, что прошла вечность, прежде чем три фигуры остановились. И в тот момент, когда Маша Владимировна повернулась к ней, первые лучи солнечного светила наконец пронзили ночь.
- In hoc signo vinces!- громко произнесла Маша Владимировна, и Римма быстро пошла, побежала в ту сторону, где поднималось солнце.
Наталья ГУРМЕЗА