история
Вера ШЕЛЬПЯКОВА
Молокане
(Окончание. Начало см. в №№33,34)
XV. В ДАЛЬНИЙ ПУТЬ
По пыльной знойной дороге медленно двигались молокане, неся за плечами котомки, а на руках ребятишек, не поместившихся в телеге. К телеге сзади было привязано ведро да несколько хлебов – вот и все припасы на много сотен верст, протянувшихся к Кавказу. Впереди шли старцы с пением псалмов.
Ходили слухи, что с Поволжья молокан выслали в худые места: в безводную жаркую степь Херсонской губернии, в студеную, безлюдную Сибирь и на голые скалы Кавказа. Одним словом, туда, где земля не родит хлеба. Это было тяжелым наказанием для молокан, так как они любили землю, и труд хлебопашца считали святым. Бог повелел первому человеку: «Возделывай землю».
Кузьма, с поникшей головой, в этапе плелся последним. Он часто останавливался, оглядывался и подолгу всматривался вдаль. К нему подошел Тарас, и они продолжали путь вместе.
– Где она, голубушка моя, ума не приложу, – залился слезами Кузьма, – все избы обошли, нету ее.
Тарас словно не слыхал. Тихо напевал слова псалма: «Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься?»
– Враг смущает думы твои, – сказал он наконец, – пугает тебя. Противостой ему твердой верой, и убегут думы те. Прими сие испытание. Держись. «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает». Увидим Матрюшу.
Кузьма, услышав эти слова, перестал плакать.
XVI. ДЕТСКАЯ ВЕРА
Матрюша, оставшись взаперти, села к окошечку и стала смотреть в темную ночь.
– Ужель милостивый Господь даст потешиться врагу душ наших, – размышляла она. – А бежать в окно, как тать, не статно мне.
И она стала ждать вызволения своего из этого чужого дома. Медленно текли ночные часы. Все крепко спали, и, казалось, забыли о ней. Когда же занялась первая зарница, Матрюшу охватило смятение – уйдут без нее. Она положила голову на подоконник, залилась слезами и вдруг возле себя услышала голос Марьи:
– Иди, голубушка моя, время уже. Иди с ним, с сиротинкой, один-одинешенек он. Господь все взял у него – отца и мать, кров и хлеб, и родимую сторонку, а взамен дал ему тебя, Матрюша, единую голубицу, и будет ему все от тебя.
Матрюша опустилась на колени, обняла ее ноги и сказала со слезами:
– Благодарствую, матушка моя, до смерти помнить буду твои слова, Господь в тебе.
Марья вывела ее за околицу, сунула ей узелок с хлебом и прошептала:
– Домой не ходи, я скажу мамане. Иди прочь из деревни. На дороге в Саратов встретишь их, уже пошли. А я сложу все слова Божии тайно в сердце свое. Прощай.
Она обняла Матрюшу, заплакала и быстро скрылась.
Матрюша весь день проблуждала по разным дорогам, прежде чем попасть на нужную, и лишь к вечеру догнала Кузьму.
XVII. ДЛЯ «МАЛЫХ СИХ»
Была уже осень, когда молокане пришли на место своего поселения. Худые и черные, как обгоревшие головешки, оборванные и грязные, они едва двигались по проезжей дороге.
Вместо желанной землицы голодно смотрели на них скалы, а от горделивых высоких гор, покрытых снегом, веяло на поселенцев холодом. Вместо ласкового плеска прозрачной Волги-матушки дико ревела горная река, унося камни в яростном мутном потоке. В такой реке и не вымыться, и чистой воды не напиться.
Здесь было несколько домиков, сложенных из диких камней, а на дороге работали люди. Они разбивали молотками огромные камни, посыпали ими дорогу и ногами уминали их.
Увидя измученных людей, они бросили работу и пошли им навстречу.
– Откель будете, горемычные? – спросил один старик. – И далече ли путь держите?
– Дальние мы, саратовские, – вышел вперед Тарас. – Здесь велено нам селиться и камнями дорогу ладить. Молокане мы.
Вдруг старик бросился Тарасу на шею и заплакал:
– Братья вы наши, ох, Господи!
– Вон оно чего, – заплакал и Тарас. – Привел нас Господь к братьям. Притомились мы маленько, худы стали, но и малой пищей живы остались. Братья в пути выходили, кормили нас. Волки встречались нам, и хворь одолевала ребятишек, но живы мы ныне. Примите, нас, братья, как «одного из малых сих», – так повелел Христос, то сделаете Ему.
Заплакали все, обнимая друг друга.
Матрюша, черная, с провалившимися щеками и исхудавшим телом, медленно опустила на землю свою ношу с плеч и с рук – трех малолеток какой-то изнемогшей матери. Ее свадебный сарафан и лапти превратились в лохмотья. Кузьма тоже опустил на землю такую же ношу и начал распрягать заморенную лошадь.
Тем временем местные молоканки дружно принялись за дело для «малых сих». Они затопили баню, резали гусей, катали лапшу, собирали чистую одежду.
Матрюша и Кузьма вызвались помогать им, и работа закипела: таскали воду в баню, карабкались с ведрами по отвесным скалам, мыли ребятишек и изнемогших старушек, кололи дрова.
Уже стемнело, когда новые поселенцы, вымытые и одетые в чистое, сели за длинный стол. Зажгли висячую лампу. Огромный котел кипел на костре. Проворные и приветливые молоканки дружно ставили на стол большие миски с густой и жирной лапшой, раздавали деревянные ложки и ломтями нарезанный хлеб.
Спели псалом «Благослови, душа моя, Господа и не забывай всех благодеяний Его», и приступили к живительной трапезе.
А тем временем во всех домиках шло приготовление к ночлегу. Таскали сено, устилали им полы, накрывали чистой мешковиной, приносили полушубки.
Кузьма и Матрюша, вымытые и одетые во все чистое, сидели около ведер с парным молоком и поили целебным напитком малолеток, которые тут же засыпали.
И не было сказано никаких слов, но в глазах у всех светились и любовь, и слезы.
XVIII. ТОСКА ПО РОДИНЕ. ДАРЬЯ
Устроив всех на покой, Матрюша с Кузьмой сели за стол, за которым уже никого не было. В глубокой полночной тишине еще злее ревел Терек. Моросил дождь.
– Диковина, – сказала Матрюша, – чтобы река ни днем, ни ночью не имела покоя; да, видимо, и на зиму не становится. Давеча, как ведра носили, так и бросалась с пеной, замешкаешься чуть – свернет. Боязно жить тут.
– Не бойся, голубка, Господь хранит, – тихо сказал Кузьма. – Конечно, кому не красен наш край. Поля да золотистый хлебушек, а Волга, что зеркало – себя видишь, да все смотрится в нее – и небеса, и деревья. А здесь горы стоят, как сторожа, никуда не денешься.
И такая грусть о родине охватила их. Матрюша заплакала о мамане.
Но в это время к ним подошла старушка с миской горячей гусиной лапши, в которой плавали лапка и крылышки. Ее миловидное лицо было все в морщинах, в которых светилась доброта и мелькала улыбка, а карие глаза смотрели молодо.
– Вечеряйте, милые, подкрепляйтесь, – сказала она певучим мягким голосом. – Чай, уже притомились, пора на покой. Берите горячий хлеб.
– Благодарствуем, бабаня, – сказал, вставая, Кузьма и принял от нее долгожданную еду.
Пока они дружно ели лапшу, она села напротив них и, заметив слезы на глазах Матрюши, еще ласковее стала смотреть на нее.
– Видать, молодожены? – спросила она, когда миска опустела.
– Недавно венчаны, – ответил Кузьма, – да еще мы и не муж, и не жена. Вот домик сладим, и будет у нас все по слову Божию.
– Вон чего, – протянула старушка, – голубочки вы мои, родимые.
– Как звать тебя, бабаня, и много ли тебе годков? – спросила Матрюша, которой вдруг стало тепло от ласковых глаз старушки, напомнившей ей мать.
– Дарья я. А годков мне немного более семидесяти. Одна я, Господь взял всю семью.
– Где же ты живешь?
– А везде живу. Где не справляются с детишками и хворыми, там и живу. Так служу Господу по воле Его.
Бездомная Дарья везде была желанной и любимой бабаней. Войдя в дом, она не спрашивала, что ей делать. Ее ловкие и быстрые руки сразу находили самое нужное дело, словно она давно жила в этом доме. «Кому помочь» – было ее повседневной заботой, и премного радости обретала она в этом труде.
Дарья встала и начала искать ночлег для молодоженов. Но ей и самой в эту ночь негде было ночевать, да она и не собиралась спать, долго ли до зари? А с зарей сколько хороших дел предстоит!
Она взглянула на Матрюшу и Кузьму – они, положив головы на стол, крепко заснули. Дарья сняла с себя шаль, накинула ее на уснувших, а сама села у костра и всю ночь поддерживала огонь, обогревая молодую чету.
XIX. И ЗДЕСЬ СОЛНЫШКО БОЖИЕ
Матрюша проснулась первая и воскликнула:
– Чудеса, где мы? Кузя, проснись, гляди-ка: и здесь солнышко, и будто в сказке все!
Кузьма встал и глазам не верит. Величественные снеговые горы были залиты розовыми лучами восходящего солнца. Сахарно-белая вершина Казбека светилась, точно разноцветный фонарь. Небо синее, без единого облачка.
– Экое величие, – промолвил Кузьма, – идем к горам.
Он взял за руку Матрюшу, и они пошли по дороге. Свежий горный воздух вызывал бодрящую дрожь, а солнечные лучи ласково скользили по лицу. День разгорался.
Вчерашняя баня, да сытная молоканская лапша, да крепкий сон под теплой шалью Дарьи – все эти величайшие дары Божии в одну ночь совершили чудеса. Они забыли дальний путь, голод, холод, усталость. Они забыли, что у них нет крова, пищи и одежды. Они шли неведомо куда, весело, бодро, дивясь увиденному.
«Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя. Помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю...», – запели они псалом.
У дороги лежали глыбы разноцветных камней, и Матрюша с Кузьмой смотрели на них с радостью – ведь из этих камней построят они себе гнездышко.
Вдоль дороги росли кусты малины и орешника; золотистые листья осыпались. Матрюша взяла сучок и попробовала рыть землю.
– Камушки, а землицы чуточку, – грустно сказала она.
Но вдруг лицо ее вспыхнуло ярким румянцем, и она сказала:
– А што как выбрать сии камушки, и будет одна землица.
Они дружно принялись расчищать площадку, выкорчевывать камни малые и великие, и их руки ощутили мягкую, теперь уже родную землю, а сердца зажглись радостью.