жены великих

 

Надежда Яковлевна МАНДЕЛЬШТАМ (Хазина) родилась 30 октября 1899 года в Саратове. Отец — присяжный поверенный, мать — врач. В детстве бывала в Германии, Франции и Швейцарии, получила хорошее гимназическое образование. Уже после смерти мужа, в начале 40-х годов, Надежда Яковлевна окончила экстерном университет и защитила диссертацию.

 

Осип Эмильевич МАНДЕЛЬШТАМ родился в 1891 году в Варшаве, в семье купца-кожевника. В 1892 г. семья поселяется в Павловске, в 1897 переезжает на жительство в Петербург. В 1907 году Осип окончил одну из лучших в Петербурге школ – Тенишевское училище. В январе 1907 в журнале «Пробужденная мысль» помещены его первые стихи. В 1908 слушал лекции на словесном ф-те Сорбонны в Париже и в Гейдельбергском университетете; жил в Германии, Швейцарии, Италии. В 1911-1917 гг. занимался на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета.

 

«Где ты? Прощай»

 

Мы справедливо восхищаемся женами декабристов, их верности и жертвенной любви к мужьям. Но в истории нашей страны, в другой эпохе, есть примеры женской верности не менее сильные и глубокие. Сегодня мы хотим хотя бы немного рассказать о Надежде Яковлевне Мандельштам, жене и верном друге известного русского христианского поэта Осипа Мандель­штама. Если кому-то из наших читателей, далеких от литературы, его имя ничего не говорит, судьба этой супружеской пары, думается, никого не оставит равнодушным.

Осип Мандельштам в двадцатилетнем возрасте (в июле 1911 г.) принял крещение в методистской церкви города Выборга, тогдашней Финляндии. Исследователи жизни и творчества поэта до сих пор пытаются выяснить – почему не в православии? (Методисты – одна из ветвей протестантизма.) Вероятно, хотел оставаться свободным? Не замыкаться в иудейской культуре, но и не отрекаться от корней?

Библейские мотивы, сюжеты пронизывают всю поэзию Мандельштама. Он, как и Борис Пастернак, еврей по происхождению, считал себя русским поэтом. Во Христе нет ни иудея, ни эллина...

Еще до революции Мандельштам – известный в России и за рубежом поэт, автор книг, участник всех литературных встреч. В одном из поэтических клубов знакомится с Надень­кой, женятся в 1921 году. Жизнь, как у всех в 1920-е годы – веселая, голодная, неустроенный быт, поездки, творческая активность. Печатается в газетах, журналах, зарабатывает переводами. Последняя книжка поэта выходит в 1928 году.

Круг постепенно сужается. Осип говорит молодой жене: «Почему ты думаешь, что должна быть счастливой?» Эта пророческая фраза еще много раз вспомнится Надежде Яковлевне в будущих скитаниях и лишениях.

«Новый отсчет времени» начался со скандальной пощечины, которую Осип Мандельштам дал великому А.Н. Толстому. Так старомодно, при всех, заступился за честь своей жены. «Дело о пощечине» обсуждалось на разных уровнях, и многим показалось, что первый арест поэта в мае 1934 года – отзвук той истории. Оказалось не так. Пришли ночью, до утра тщательно вели обыск. Как догадались позже, искали письменные наброски, варианты стихотворения, которое «хранилось» только в памяти автора и пятнадцати человек, которым довелось слышать этот стих на улице в ноябре 1933 г. (кто из них «настучал» – неизвестно). На бумаге текст впервые был написан самим Мандельштамом на Лубянке, на допросе. Написал, листок положили в папку «Дело» с грифом «хранить вечно». Этот уникальный автограф (рукописи изъяты при обыске и уничтожены) сохранился, вручен в годы перестройки комиссии по наследству Мандельштама и передан вдове.

 


Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца,

Там припомнят кавказского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,

А слова, как пудовые гири, верны,

Тараканьи смеются усища,

И сияют его голенища.

 

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей,

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

Он один лишь бабачет и тычет.

Как подковы, кует за указом указ –

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него – то малина

И широкая грудь осетина.


Можно представить, как вглядывалась Надежда Яковлевна в знакомый почерк, живо представляя, с какими мыслями муж писал эти строки в кабинете следователя... Все изумлялись: Мандельштам, поэт с мировым именем, философ, человек, совершенно далекий от политики, вдруг в то страшное время, которое надвигалось на всю страну, взял и выпрямился во весь рост! Один! Прокричал! Неразумно, нерационально...

Сегодня нам это стихотворение кажется невинным – шалость, шарж… Но в сталинское время получали срок или пулю за гораздо меньшую «провинность». Те 15 человек, кому поэт читал свое сочинение на улице, испуганно шарахались, оглядывались, повторяя, что ничего не слышали...

Как мы знаем, Сталин был грузин, а не осетин, но эту неточность поэт допустил умышленно, в поиске рифмы. Как же этот «манифест» отличается от всего мандельштамского наследия – философских раздумий о жизни, о Боге, о вечных ценностях! Что побудило его написать эти строки?..

Так случилось, что именно в тот день (вернее, ночь), когда пришли с обыском и арестом, чету Мандельштамов посетила их старинный друг Анна Ахматова, с которой жизнь связала их особыми «узами» общих переживаний; у Ахматовой муж расстрелян, сын в тюрьме. Считается, что характер и писательский талант Надежды Яковлев­ны сформировался под влиянием этих двух имен: Мандельштама и Ахматовой. Но мне думается, ее характер – равновеликий судьбам двух великих поэтов России. Книга ее воспоминаний, за которой охотились службы КГБ, была опубликована лишь за границей, а в годы перестройки пришла и к нам, до сих пор переиздается большими тиражами. Прочтя эту книгу, писатель В. Шаламов писал вдове: «Вы одна из самых важных людей, восстанавливающих эту порванную связь времен. Это лучшая проза в России за многие и многие годы».

Итак, арест, Лубянка, тяжелейшие допросы «по конвейеру»: следова­тели менялись, а допрашиваемому спать не давали, кормили селедкой, но без воды, и так далее. (Казалось бы, человек признался – сразу написал свой стишок, что мучить, о чем допрашивать?!.)

Надежда Яковлевна вместе с Ахматовой бегали по знакомым, пока еще не расстрелянным – Бухарин, Енукидзе, стучались в разные кабинеты, даже к недругу Демьяну Бедному, к жене Горького. 1937 год, год великого террора, еще не настал. Поэта пощадили, говорят, была даже резолюция самого Сталина: «изолировать, но сохранить». Мандельштама под конвоем сослали в Чердынь, оттуда – в Воронеж, милостиво разрешили жене следовать за мужем (как тут не вспомнить жен декабристов!). После пребывания в тюрьме у Осипа помутился рассудок... Счастье, что верная Наденька была рядом!

Ссылка – три года. Потом скитание – без работы, без денег, без жилья. Ходили, взявшись за руки, везде вдвоем – звонили в разные двери «за милостыней», просили на хлеб. Кто открывал двери, кто запирал покрепче. Но свет не без добрых людей. Как-то существовали…

Сталин – занятная фигура, неоднозначная. Говорили, что тот самый стишок понравился «отцу народов». Сталин звонил Пастернаку, спрашивал его мнение о Мандельштаме как поэте, повторял: «Но ведь он мастер, мастер?!» Пастернак растерялся, в ответ предложил вождю встретиться и поговорить о жизни и смерти. Встречи, естественно, не последовало. Сегодня все гадают: может, Сталин не сразу расстрелял Мандельштама, надеялся, что тот одумается и напишет оду? Что мог знать Сталин о тайне творчества, о том, как, каким образом рождаются стихи, как бы неподвластные авто­ру! Настоящий поэт – это сосуд Божий…

Во время скитаний Осип утешал Наденьку: «Что ты ноешь? Живи, пока можно, а там видно будет. Ведь не может же так продолжаться!» А сам бормотал: «горе, горе, страх, петля и яма». Позже Надежда Яковлев­на найдет это у пророка Исаии: «Ужас и яма и петля для тебя, житель земли»[1]...

Сталин любил уничтожать людей иезуитски, по-хитрому. Велел дать путевки (бесплатные!) супругам Мандельштам в Саматиху, санаторий под Москвой. Осип с Надей не могли опомниться от счастья. Но в майские праздники 1938 года за поэтом приехали. Наденька последний раз видела мужа, когда его уводили. Хлопотать уже было не перед кем…

Стояла в тюремной очереди, ждала неизвестно чего. Хотела только одного – хоть бы не мучился, поскорее скончался. Надя знала всю бытовую беспомощность мужа – поэты, как птицы, не умеют за себя постоять. Каким-то чудом, в самодельном конверте из желтой оберточной бумаги, с доплатой, дошло единственное, первое и последнее письмо, датированное октябрем 1938 года. Из Владивостока, лагерь на «Второй речке». Как поэт прожил с мая по октябрь – уму непостижимо! Письмо адресовано брату, видимо, поэт предполагал, что и Надя арестована… «Родная Наденька, не знаю, жива ли ты, голубка моя. Шура, напиши о Наде мне сейчас же. Здесь транзитный пункт. В Колыму меня не взяли. Возможна зимовка. Получил 5 лет за к.р.д. Из Москвы этап выехал 9 сентября, приехали 12 октября. Здоровье очень слабое, истощен до крайностей, исхудал, неузнаваем почти, но посылать продукты, вещи, деньги, не знаю, есть ли смысл. Попробуйте все-таки. Очень мерзну без вещей».

Как доходили такие письма, если человек арестовывался без права переписки? Обычно письмо тайно передавалось тем, кто пересылался куда-то, и арестованные, слыша, что проезжают населенный пункт, бросали записку с адресом в щель в полу вагона. Те, кто жили поблизости, обычно искали, кто-то находил и посылал по почте... Фантастика!

Надежда Яковлевна сразу пошла к букинисту и продала все остатки ценных книг, собрала и отправила посылку. Через несколько месяцев получила ответ: «адресат выбыл». Послала «в никуда» отчаянное письмо:

«...Ося, родной, далекий друг! Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство. Может, ты вернешься, а меня уже не будет. Тогда это будет последняя память.

Осюша – наша детская с тобой жизнь – какое это было счастье. Наши ссоры, наши перебранки, наши игры и наша любовь. Теперь я даже на небо не смотрю. Кому показать, если я увижу тучу?

(... ) Мы как слепые щенята тыкались друг в друга, и нам было хорошо. И твоя бедная горячешная голова и все безумие, с которым мы прожигали наши дни. Какое это было счастье – и как мы всегда знали, что именно это счастье.

Жизнь долга. Как долго и трудно погибать одному – одной. Для нас ли – неразлучных – эта участь? Мы ли – щенята, дети, – ты ли – ангел – ее заслужил? И дальше идет все. Я не знаю ничего. Но я знаю все, и каждый день твой и час, как в бреду, – мне очевиден и ясен.

Ты приходил ко мне каждую ночь во сне, и я все спрашивала, что случилось, и ты не отвечал.

Последний сон: я покупаю в грязном буфете грязной гостиницы какую-то еду. Со мной были какие-то совсем чужие люди. И, купив, я поняла, что не знаю, куда нести все это добро, потому что не знаю, где ты.

Проснувшись, я сказала Шуре: Ося умер. Не знаю, жив ли ты, но с того дня я потеряла твой след. Не знаю, где ты. Услышишь ли ты меня. Знаешь ли, как люблю. Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе... Ты всегда со мной, и я – дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, – я плачу, я плачу, я плачу.

Это я – Надя. Где ты? Прощай. Надя.»

Много позже пришло официальное извещение о гибели мужа, безо всяких объяснений и подробностей. Могилы нет. Обстоятельства смерти неизвестны. Но мучения продолжились. Когда скончался Сталин, стали возвращаться арестованные. Надежда Яковлевна к тому времени кочевала из дома в дом, каким-то чудом, нюхом находили ее. И еще много лет она слышала – то ли фольклор, то ли свидетельства очевидцев – кто знает? После извещения о смерти видели поэта у костра, он читал Петрарку на итальянском и русском языках. Надписи в бараках – из стихов Мандельштама. Рассказывали, как видели его, уже потерявшего рассудок, среди помоек с отброса­ми. Видели в тифозных бараках. Видели на Колыме… И так далее. Как все это пережило преданное, любящее сердце?! Во сне кричала: «Ося!»…

Вот что удивительно. С поэтом Наденька прожила всего 17 лет. А потом эта больная, слабая женщина имела долгую жизнь, скончалась в 81 год, окруженная друзьями. Чем занима­лась? Реабилитацией имени Мандельштама, поиском его стихов, уничто­женных в печах Лубянки. Находила чудом тех, у кого сохранились старые списки (переписывали для себя, на память). Все сборники поэзии и прозы Мандельштама, вышедшие сейчас у нас и заграницей – плод трудов этой тихой женщины. Многие стихи так и пропали безвозвратно.

Она скончалась в 1980 году, так и не дождавшись ни своей книги воспоминаний, изданной на Родине, ни сбор­ников стихов своего знаменитого мужа. Все появилось позже, в годы перестройки.

Мне не удалось узнать, где и когда Надежда Яковлевна приняла крещение. Известно другое – она постоянно ходила в церковь Александра Меня, принимала причастие, была другом семьи, летом жила в его доме, помогала хлопотать то за одного, то за другого. Пережив столько, никого не боялась, нарушала все запреты. Как вспоминают те, кто хорошо знал ее, была жестка в обще­нии, не терпела пустой болтовни о погоде или болезнях. За день до кончины ее соборовал Александр Мень. Хоронили под тихое пение друзей: «Святый Боже, Святый Крепкий». Отпели в храме Зна­мения Божьей Матери за Речным вокзалом, похоронили на старом Кун­цевском кладбище.

Есть ли у поэта стихи, посвященные любимой жене? Прямые или косвенные? Пожалуй, вот эти:

 


***

Еще не умер ты, еще ты не один.

Покуда с нищенкой подругой

Ты наслаждаешься величием равнин,

И мглой, и холодом, и вьюгой...

 

***

Есть женщины, сырой земле родные,

И каждый шаг их – гулкое рыданье.

Сопровождать воскресших и впервые

Приветствовать умерших – их призванье.


 

Мандельштам звал Надю «Маманас» (наша мама). Когда она уезжала по делам из того же Воронежа, засыпал письмами: «Няня, ты моя дочень­ка, мой друг, скорее, скорее приезжай!»

Анна Ахматова (с оттенком задумчивости и грусти – у самой семейная жизнь не сложилась) отзывалась: «Это был на редкость счастливый брак. Осип любил Надю невероятно, неправдоподобно. Он не отпускал Надю от себя ни на шаг, не позволял ей работать, бешено ревновал, просил ее советов о каждом слове в стихах. Вообще я ничего подобного в своей жизни не видела». О Наде: «Ближайший друг, лучшее, что есть во мне»… Надежда Яковлевна пережила Ахматову, ухаживала за ней, хоронила. Надеюсь, что молились вместе...

Звучат стихи Мандельштама, неподвластные времени и всем обстоятельствам:

 

Божье Имя, как большая птица,

Вылетело из моей груди.

Впереди густой туман клубится

И пустая клетка позади...

  

Ольга КОЛЕСОВА



[1] Ис. 24:17.

назад

Hosted by uCoz