благовестницы
«Прежде нежели они воззовут»[1]
Главы из книги миссионерки Дженни МЕЙЕР
«Приключения с Богом на свободе и в узах»,
изданной в
Окончание. Начало см. в «Марии» №№26, 27, 30 и 31.
В предыдущих главах
автор писала о том, как в царское время основала «Дом труда» для бывших
каторжников на Сахалине, как в советское время за религиозные убеждения была
признана «контрреволюционеркой», как ни на день не прекращалось ее служение
Богу в чудовищных условиях советских тюрем и лагерей…
…Хотя «одиночка» была наказанием за
плохое поведение, я была очень благодарна, что по моему прошению была
направлена туда на три месяца. После длительного нахождения в постоянном шуме,
смраде и созерцании греховных выходок двух десятков соседок по тесной камере,
«одиночка» давала хоть какой-то отдых. Увидев меня там, начальник охраны
воскликнул: «Товарищ М.! Как, Вы тут?!» Я объяснила, что по моей просьбе
следователь разрешил мне побыть одной.
За три месяца пребывания в этом блоке
тюрьмы среди пяти десятков одиночных заключенных, я видела лишь помощника
доктора, солдат охраны и начальника тюрьмы, и слышала лишь выплескивающий свою
скорбь голос да насвистывание какого-то джазового мотива, день и ночь одного и
того же. Это доводило до отчаяния, и даже сейчас я в ужасе вздрагиваю при любом
насвистывании дома или на улице.
Что я делала в течение этих месяцев?
Благодатная рука Божья была надо мною: мне вернули мой Новый Завет, и я начала
заучивать части Евангелий и некоторые из Посланий. В камере не было окна на
улицу, но над железной дверью в коридор было два маленьких стеклянных окошка, и
в самые светлые дневные часы я могла, высоко подняв к ним свою книгу, читать
ее. И читая, повторять, питаясь утешением из Писаний большую часть дня.
За эти месяцы меня часто вызывали, почти
всегда около полуночи, к следователю. Это был новый для меня и единственный
по-настоящему жестокий следователь, откровенно не желавший мне добра. Он
пытался запутать меня, испугать и даже вызвал нескольких моих друзей-меннонитов
из Узбекистана, чтобы найти новые причины для обвинений против меня. Но ничего
не было найдено, так как все, что я уже рассказала о моих годах евангельского
труда в Туркестане, оказалось истинным. Прежний следователь сам сказал, что
«товарищ М. всегда говорит правду».
К этому времени я серьезно ослабла и
страдала от жестоких головных болей, возникавших от умственного напряжения трех
месяцев одиночества и от сырости, так как с бетонных стен моей камеры постоянно
капала вода. Ночи были бессонными; не раз начальник, проверявший по ночам
камеры, видел меня, сидящую на постели, дрожащую и стонущую от боли. Тогда он
входил (грубый человек, его очень боялись заключенные) и спорил со мной о вере
в Бога. «Как можете вы, образованная женщина, верить в Бога? Бросьте вы эту чепуху!
Просто подпишите бумагу, что вы никогда больше не упомянете Его, и я тут же
отпущу вас на свободу… Вы сидите здесь, в этой камере, по своей вине». Подобные
слова заставляли меня смеяться с победным ликованием, ведь это Бог был мой Бог,
и я была Его, и боль и слабость тут же забывались.
Наконец, в начале мая 1932 года, безо
всякой просьбы с моей стороны, меня вернули в общую камеру. Многие из ее
прежних обитательниц сменились, и вновь атмосфера шума, дыма, человеческих
испарений и беззакония поразила меня при входе.
Камера была переполнена – некуда
было ступить даже между двумя железными кроватями с устланными на них голыми
досками. За время моего отсутствия в наказание за проступки типа выкриков из
окна, к нашему и ко всем выходящим во двор окнам были приделаны железные
ставни, поэтому раскаленный на солнце воздух мог проходить лишь через щелочки
между ними.
Вместо Елены в камеру явился другой
«демон», еще хуже той бедняжки. Повторилось то же самое. Сразу почувствовав,
что я принадлежу к «иному миру» и как леди, и как христианка, эта женщина
наслаждалась, мучая меня своим развязным разговором и порочным влиянием на
молодых сокамерниц. Никто не мог ни отойти, ни укрыться от других, и мы
вынуждены были жить, страдать, молиться или проклинать открыто; не было ни
уединения, ни стыда. Это было пыткой для моей души. Увидев, что я сижу на краю
постели с закрытыми глазами, она приходила в ярость, зная, что я молюсь, и
кричала: «Перестань! У тебя вид, как будто тебя распяли!» И другие подобные
восклицания.
Но Господь утешал меня, дав в этом
унижении несколько душ, нуждавшихся в заботе, и я могла облегчать их страдания
пищей и одеждой, являя любовь их бедным заблудшим душам и утешая их словами о
Господе; последнее нужно было делать в нескольких словах, от сердца к сердцу,
чтобы не спровоцировать беспорядков. Некоторый свет и утешение вошли в их
сердца, а когда за ними пришли солдаты, двое из них упали мне на грудь со слезами,
а одна, пожилая еврейка, произнесла: «Я вновь нашла моего Бога!» Снова Тот, Кто
дал нам труд, его и совершил.
Через месяц, очень трудный, меня
перевели в крепостную тюрьму Метех. Это была моя последняя, восьмая тюрьма. Она
значительно отличалась от предыдущих семи: здесь заключенные могли свободно
передвигаться по помещениям и некоторым дворам. Большая тюремная церковь
царских времен была перестроена под камеры для политических заключенных женщин.
К моему прибытию их было двадцать шесть. Молодые грузинки, женщины и девушки,
большей частью из троцкистов или меньшевиков. Рядом с этим светлым и просторным
зданием было тюремное здание с темными узкими камерами для уголовниц, которых
было около сотни. Охраняли нас тоже женщины, но мы едва видели их.
В Метехе заключенные могли работать по
желанию, за небольшую плату – 15 рублей в месяц или больше, в зависимости
от способностей. Сразу по прибытии я выбрала себе место около больших, хорошо
освещенных окон церковного купола на верхнем этаже, и тут же отправилась на
работу. Это было наслаждением – свободно проходить через тюрьму и работать
ежедневно по восемь часов. Я мотала шерсть для ковровщиц, душой и телом
наслаждаясь работой, молчанием, дисциплиной в цеху. О, как это отличалось от
пытки предыдущих заключений! Скудная горячая каша или макароны съедались после
работы с большим аппетитом, а вечерние часы можно было проводить в маленьком
дворе, беседуя с подругами, обсуждая книги из тюремной библиотеки или же
отдыхая и слушая два огромных громкоговорителя, вещавших с раннего утра до
полуночи.
Нам позволялось посещать уголовниц и
говорить с кем мы хотели. За религиозные убеждения кроме меня сидели еще шесть
русских монахинь, которых я сразу посетила в камере ниже этажом. Поначалу они
отказалась видеть во мне родственную душу: не будучи православной, я «не могла
иметь никакой благодати». Но вскоре, как это часто бывает, личные отношения,
искренне дружелюбные, преодолели все барьеры, и за многие месяцы нашего
пребывания в тюрьме мы пришли к признанию друг друга детьми одного Отца по благодати
нашего Господа Иисуса Христа. У них не было никого, кто мог бы приносить им
передачи, и они стали моими регулярными «столующимися».
Мои друзья через верную сестру миссис
Ховве посылали мне все, что могло быть полезным. Снисходительность начальства и
охранников давала мне возможность проводить свободные после работы часы за
постоянным благотворительным трудом для моих соседок-уголовниц. Они большей
частью были бедными, взятыми на улицах за какие-то правонарушения, многие
слабые, иные – больные. Помощь и забота, которые я могла проявить к ним,
привлекали их ко мне и открывали возможность обращаться к их душам. Я могла
«сеять драгоценное семя» и совершать труд Господа Иисуса по Его примеру. Я
имела свободу говорить здесь о Евангелии и даже читать его. Начальство знало об
этом и не одобряло моего служения, выражая это открыто, но Господь удерживал их
от прямого запрета.
По воскресеньям я, как и монахини,
отказывалась от работы. У меня было сладостное воскресное богослужение для самой
себя, позже к нему присоединилась молодая гречанка, которая тоже нашла Бога. Я
ходила по маленькому тюремному дворику, на котором в царское время казнили
преступников. Высокие стены, вдоль них узкий помост для виселиц, и солдат,
стоящий на страже с ружьем наизготове – все это напоминало о том, что
здесь тюрьма. Однако я чувствовала свободу, небо высоко надо мною и радость в
сердце. Я начинала свое богослужение с громкого пения. В сердце была
благодарная радость, я чувствовала Божье присутствие, Его расположение. День за
днем я черпала у Него силу для жизни в узах, способная по Его милости оставлять
свое свидетельство в сердцах ближних.
Приближалось Рождество 1933 года. Я была
занята приготовлением картофельного супа в большой кастрюле для больных и слабых
сокамерниц, которые столовались у меня, – и в этот момент вошел охранник и
закричал мне: «Товарищ М., собирайтесь и следуйте за мной, вы свободны». Я не
поверила: «Нет, нет, я не свободна, вы ошиблись!», – но он настаивал, и я
повиновалась. Попрощавшись со всеми, я последовала за ним.
Годы тюрьмы кончились… но свободы так и
не настало. Я заночевала в городе у друзей, а утром им сообщили, что произошла
ошибка, и что ОГПУ в Москве осудило меня еще на пять лет лагерей. Но, ввиду
моего пожилого возраста, суд изменил этот жестокий приговор на пять лет ссылки
на север Урала. И снова благодатная рука Божья была надо мною – ГПУ Тифлиса изменило мне место ссылки на
более теплые места, около Крыма, на границе с Мелитополем. После нескольких
дней отдыха у друзей я двинулась к своему «новому пристанищу» и прибыла туда в
январе 1933 года.
Мелитополь
По дороге в Мелитополь я навела справки,
где в этом городе собираются русские евангельские верующие. Прибыв туда, я
увидела полный зал людей, пришедших прославить Бога в Новый год. Мне разрешили,
хоть и с некоторой опаской, остановиться в маленьком доме дворника, и я пробыла
там до апреля, пережив тяжелую и долгую болезнь легких и сердца.
Когда я обрела способность снова
двигаться, местное ГПУ разрешило мне поехать в соседнюю меннонитскую деревню
для восстановления подорванного здоровья. С какой же радостью я узнала там в
медицинском центре своего старого друга! Двадцать лет назад мы жили вместе в
одном городке на севере Афганистана. Как трогательна была эта новая забота дорогого
Господа! Я оставалась в этой деревне девять месяцев, пока офицер ГПУ не
заподозрил меня в благотворительном труде среди бедных, и я вынуждена была
вернуться в Мелитополь к Рождеству 1934 года. Там последовали два года
спокойной жизни у крестьянской четы, с которой, как и в Уфе, я делила их
глинобитную лачугу, но этого было достаточно для моего скромного образа жизни.
Крестьяне были добры ко мне и открыты для Божьего Слова.
Вскоре моя жизнь заполнилась участием в
жизни русской евангельской общины. Мы могли свободно жить христианской жизнью,
проводя богослужения каждый вечер. Единственным ограничением было то, что
проповедник не имел довольствия от церкви и должен был зарабатывать себе на
жизнь, как и все остальные. Запрещались также собрания любого рода по домам, не
разрешалось присутствовать на собраниях детям и молодежи до 18 лет, запрещалось
влиять на них в религиозном отношении. У меня появились друзья, но в те годы я
старалась не посещать их дома, чтобы не компрометировать и не быть
скомпрометированной.
В июле 1935 года от моего поверенного из
Москвы неожиданно пришла новость, что я освобождена и в любой момент могу
прибыть в Москву и оттуда отправиться в Европу. Много позже, уже в Швейцарии, я
узнала, что неизвестные друзья из Англии, знавшие меня как миссионерку, нашли
способ связаться со Сталиным и просить его о моем освобождении. Их просьба была
удовлетворена, и мне нужно было лишь прибыть в Москву, чтобы получить
освобождение. Но местное ГПУ в Мелитополе наложило свое «вето» и заявило, что
меня продержат в «поселенцах» еще два года. Я не возражала, понимая, что
покидая Россию сейчас, я оставляю ее навсегда, а это было очень тяжело принять.
Россия была моим домом с детства, все долгие годы моего служения Богу и людям.
Я была узницей вместе с Россией. Вне России для меня не было дома.
Я написала заявление о переводе в
Сибирь, чтобы жить и умереть там. Но по настоятельному зову одной родственницы,
просившей помочь ей в организации медицинского служения, я решилась
обратиться ко второму после Сталина человеку, главе ОГПУ Ягоде, с просьбой о
немедленном освобождении. Получив согласие, в декабре 1935 года я покинула
Россию и уехала в Швейцарию. В мае 1936 года я отправилась в Палестину, чтобы
получить там гражданство, а через два года я получила также британский паспорт
и уехала в Канаду, где живу по сей день, в дружеском общении со многими Божьими
детьми.
Перевод М.С. Каретниковой
Послесловие
Недавно в
издательстве «Библия для всех» вышла книга американского историка Шерил
Коррадо, аспирантки Иллинойского университета, занимающейся исследованием
истоков протестантского движения на о. Сахалин. Книга называется «Евгения Майер и Сахалинский дом
трудолюбия». (Наша героиня, имя которой по-английски звучит как Дженни Мейер, по советским архивным документам
проходит как Евгения Майер.)
Согласно
историческим исследованиям Шерил Коррадо, Евгения Майер родилась в
В
Как мы же
знаем, в
Скончалась наша героиня в Торонто в