литературная страница

 

Тяжелое прощение

 

Я сидела у открытого окна. Легкий, по-летнему теплый ветерок ласково играл с занавесками и заигрывал с моими волосами… Что может быть прекраснее сентябрьского вечера, когда жара спала, а холода в раздумии: стоит ли наступать или подождать еще две-три недели. Солнце прощалось со мной до завтра, и последними теплыми лучами, проникающими сквозь скрипучие ветви старой черешни, желало мне спокойной ночи. Я наслаждалась покоем, царившим вокруг, и старалась не смотреть на лежащий рядом нераспечатанный конверт.

Два часа назад я вытащила его из почтового ящика. Первая мысль – выдержу ли я, и вторая, запоздалая – Господи, помоги мне. На несколько секунд вернулись отголоски старого, забытого чувства горькой обиды, и мне стало не по себе: неужели я так и не простила?..

Год назад была свадьба. За год до этого Максим сказал мне «прости», а еще годом раньше в дверь постучали. Я лежала на своей кровати в комнате студенческого общежития и читала книгу. Это был мой третий, последний год в христианском колледже «Правда в Слове» в Загорске под Москвой. Аня и Наташа, мои соседки по комнате, побежали встречаться со старыми друзьями. Одно место в комнате было свободно: его бывшая хозяйка Лариса вышла замуж и вместе с мужем уехала на миссионерское служение в Грузию. И я с нетерпением ожидала кто займет ее место. Услышав стук в дверь, я отложила книгу и встала.

– Войдите!

Дверь открылась.

– Это комната 205? Добрый день. Я буду с вами жить, меня зовут Таня Петрова.

Она вошла в комнату, и сразу бросилось в глаза, что она некрасива. Большой рот с тонкими губами, высокий лоб, ровные черные волосы, зачесанные за большие уши. Но когда я увидела ее глаза, я забыла о своем первом впечатлении. Большие зеленые глаза с длинными густыми ресницами, казалось, занимали пол-лица. Я ни у кого не видела таких глаз, даже у всяких артисток-красавиц, над лицами которых трудился не один стилист.

Так я познакомилась с Таней, и очень скоро мы подружились. Я познакомила ее со всеми в колледже, рассказала про преподавателей – с кем можно чуть расслабиться, а с кем надо быть настороже, чтобы не завалить контрольные. Помогала ей готовить домашние задания. Когда выдавалось свободное время, показывала ей Загорск. Несколько раз мы ездили в Москву, ходили в Третьяковку или просто гуляли по Арбату. В задушевных разговорах поверяли друг другу свои секреты.

Многие удивлялись нашей дружбе – ведь мы были совершенно разные. Я относилась к группе ДВР, т.е., детей верующих родителей. Вкладывая в меня свои знания и опыт, они помогли мне понять, что, родившись в христианской семье, не значит автоматически иметь спасение. Я покаялась в 13 лет и с радостным сердцем следовала за Иисусом.

Таня приняла Христа как Спасителя год назад, когда ей было 20 лет. Ее родители были убежденными атеистами даже после всех происшедших в стране политических и экономических событий. Они резко отрицательно отнеслись к новому, как им казалось, увлечению дочери, и от больших скандалов семью спасало только то, что отец и мать, преподаватели педагогического института, понимали, что ругать дочь непедагогично. Втайне от нее они купили Библию, чтобы прочитать ее и доказать Тане неправильность ее выбора. Кончилось это тем, что они попросили ее отвести их в церковь. На первом же богослужении оба покаялись, и через две недели вся семья приняла крещение.

В колледж «Правда в Слове» Таню направила церковь. Она отказывалась, говорила, что у нее нет христианского опыта, что боится не справиться, но пресвитер убедил ее, что церкви нужны молодые, энергичные, грамотные христиане, и она, наконец, согласилась. Родители с радостью благословили ее на учебу. Училась Таня тяжело, но упорно, просиживая ночами в чтении Библии и учебников. Я помогала ей, объясняя многие простые для меня вопросы. Я понимала, что ей, как молодой христианке, многое и многое кажется сложным и непонятным.

А я попросилась в колледж сама. Родители не очень хотели меня отпускать: я была у них единственным ребенком, и остаться без меня даже на три года было для них тяжело. Мне было жаль их, но я очень хотела учиться, и, скрепя сердце, они отпустили меня. Училась я легко, непринужденно, с радостью. Без особых проблем писала контрольные и сдавала экзамены. Принимала участие во всех мероприятиях.

То, что Таня некрасива, бросалось в глаза лишь при первом знакомстве. Потом окружающие видели ее глаза, сияющие теплым мягким светом и такой добротой, что рядом с ней практически никогда не возникали споры или размолвки. Было просто стыдно ругаться, когда на тебя смотрели такими глазами. А вот одеваться Таня не умела, всегда носила прямые длинные юбки и какие-то мешковатые цветные кофточки. Где она их брала – уму непостижимо!

– Ты же из интеллигентной семьи и должна одеваться соответственно, – возмущалась я. – Как можно носить такие тряпки?!

– Мама и папа всегда говорили, что внутренний мир важнее… Разве Христос не учит, что в первую очередь Он смотрит на сердце?

– Это все правильно. Но ты молодая девушка и… посмотри на себя: на кого ты похожа? На какую-то пожилую, высохшую, незамужнюю тетку.

– Почему именно незамужнюю? – смеялась Таня.

– Не знаю, – пожимала я плечами. – Почему-то, глядя на тебя, у меня появилась такая ассоциация.

Мы с подругами занялись ее гардеробом – что-то подшили, что-то перешили, что-то выбросили. Я подстригла ее. Вскладчину купили ей дешевую косметику и научили делать макияж. Таня преобразилась внешне, стала как будто увереннее, но ее доброе и нежное отношение к окружающим не изменилось. Я ее очень любила, мы много времени проводили вдвоем, и я часто молилась: «Господи, спасибо за Таню, за эту дружбу. Я готова жизнь отдать за нее, если нужно».

Единственный, кто противился нашей дружбе, это Максим – моя любовь и счастье мое. Высокий, сильный, красивый парень, на которого заглядывались многие девчонки. Я познакомились с ним в первый же день, когда приехала в колледж. Я полюбила его сразу, он ответил мне такой же сильной любовью и мы собирались пожениться после окончания учебы. Все студенты и профессора знали о наших отношениях. Родители благословляли нас.

Максим был лидером, его любили и слушали. Он учился на отлично, был председателем студенческого совета и свободного времени ему явно недоставало. Вначале я возмущалась и обижалась, что наши встречи происходили нечасто.

– Солнышко мое, я так тебя люблю, – говорил он, нежно обнимая меня в одно из таких свиданий. – И мне так мало наших встреч. Но ведь наша задача пред Богом сейчас учиться, Он дал нам эту возможность и ждет от нас отдачи. У нас с тобой так много времени впереди… Только не разлюби меня.

Он тревожно заглядывал мне в глаза. Я не отвечала, только прижималась к нему сильнее, стараясь подальше отодвинуть минуту, когда придется расстаться. «Боже, благослови нас, благослови эту любовь. И в моей жизни помоги не забывать, кто есть Ты и что Ты для меня сделал», – часто молилась я.

Когда в моей жизни появилась Таня, наши встречи с Максимом стали реже, хотя после каникул мы не виделись целых два месяца.

– Вера, ну где ты? – спрашивал он по мобильному. – У меня сегодня свободный вечер, пойдем погуляем?

– Прости, Максим, я обещала Тане помочь с домашним заданием. Не могу я ее оставить.

– Веруш, у меня пару часов свободных, посидим где-нибудь вдвоем? – спрашивал он в другой раз, встретив меня в столовой.

– Не могу, Максим, я договорилась с Таней, хочу показать ей Загорск. Пойдем с нами, а? – предлагала я, надеясь, что он согласится, и я хотя бы так смогу побыть с ним.

Его лицо темнело:

– Да нет, у меня всего два часа, а на прогулку как минимум четыре надо.

И он уходил, а я с беспокойством смотрела ему вслед.

– Ну почему, Вера? Почему какая-то Таня встает между нами? Мы так давно не виделись и не разговаривали только потому, что ты вечно возишься с Таней! Она же не маленькая девочка! – почти что кричал Максим, когда нам удалось, наконец, встретиться.

Он стоял метрах в пяти от меня, засунув руки в карманы и не пытаясь подойти поближе. Мне было ужасно жаль его и обидно от его раздраженного тона. Стараясь быть спокойной и не ответить резкостью, я подошла к нему.

– Максим, сколько раз ты говорил, что мы должны выполнять Божьи Слова? Я просто помогаю Тане. Она молодая христианка и без помощи ей будет очень сложно. Почему ты не хочешь понять? И впереди у нас так много времени, – повторила я его слова, стараясь не заплакать.

Он некоторое время просто смотрел на меня, потом подошел и обнял.

– Прости. Прости меня. Я просто сильно соскучился по тебе. И стыдно признаться, начал сомневаться в твоей любви.

Он держал меня в объятиях, и мне было хорошо и спокойно, но я слегка отодвинулась от него.

– Максим, ты должен знать, что если даже… – я подчеркнула эти слова «если даже», – …я разлюблю тебя, я сразу скажу тебе об этом. И неужели ты думаешь, что Господь дал нам эту любовь, чтобы потом, в один прекрасный момент, забрать ее? – Я обняла его. – Пожалуйста, не сомневайся во мне.

Мы стояли в заснеженном парке. Скупое зимнее солнце посылало свои холодные лучи, пытаясь если не обогреть, то хотя бы осветить и показать нам красоту переливающихся перламутром снежных сугробов и великолепие и торжественность зеленых сосен, одетых в белые сверкающие шубы. Только что отпраздновали Рождество и Новый Год, и впереди оставались последние месяцы напряженной учебы.

Мы с Максимом встречались так же редко, но теперь, когда я была очень занята, он сам забегал и объяснял Тане непонятные вопросы. Я была довольна, что он пересмотрел свое отношение к нашей дружбе с ней, и радовалась, что два близких мне человека находятся рядом со мной. Несколько раз мы втроем гуляли по Загорску, забегали в кафе. Два раза съездили в Москву и походили по музеям. Учеба у меня и Максима подходила к концу, и кто знает, когда в следующий раз получится увидеть этот прекрасный город…

Благополучно сданы экзамены. Учеба, наконец, закончилась, но в душе появилось чувство печали: ушло прекрасное студенческое время. И мне было грустно. Но до осени некоторые студенты еще оставались вместе. Создавались группы и разъезжались по российским глубинкам, чтобы помочь маленьким церквам в проведении детских лагерей или с миссионерской целью. Максим во главе группы из 15 человек уехал в Мурманск, чтобы подготовить и провести лагерь для детей. Таня была в той же группе, а меня попросили остаться в колледже для каких-то внутренних бумажных дел. Я даже как-то растерялась: мне очень хотелось поехать на служение, а тут эти несчастные бумаги. Ну что им будет за два месяца? Но пришлось остаться.

 

***

Как ни странно, два месяца пролетели быстро. Работы было очень много, и я не успела оглянуться, как группы начали возвращаться. С Максимом и Таней я говорила по телефону всего пару раз, пока они находились в Мурманске, приглашая детей с улиц и из-под мостов в лагерь. Потом они жили месяц в палатках в тайге, а там связи не было, а потом я закрутилась со своими бумагами, и не было свободной минуты, чтобы позвонить.

И вот, наступил день возвращения, и я жду своих. Убрала из комнаты лишнее, чтобы все поместились, испекла большущий торт и нажарила моих фирменных пирожков с грибами и мясом. Хотя некоторые из Мурманска сразу отправились по домам, человек семь должны были вернуться в колледж, и, естественно, они в первую очередь зайдут в мою комнату. Поглядывая на улицу и прислушиваясь ко всем звукам, доносящимся из коридора, я заваривала чай, зажигала свечи… Услышав шум в коридоре, я распахнула дверь и выскочила из комнаты. Навстречу мне летели Наташа и Аня. Мы обнялись, как будто не виделись лет десять.

Подошла Таня, я обняла ее.

– Я так соскучилась по тебе, подруженька моя. Мы потом поговорим, и ты мне все расскажешь, ладно? – заторопилась я. – А где Максим, я что-то не вижу его.

Я крутила головой по сторонам, пытаясь увидеть любимого. Таня, не сказав ни слова, кивнула в сторону выхода, и я помчалась туда, крикнув только:

– Заходите и кушайте, все готово и чай горячий.

Выбежала на улицу и увидела Максима. Он стоял, прижавшись спиной к дереву. Глаза его были закрыты. Любимый мой, родной человек…

– Максим,– крикнула я и подбежала к нему. Он протянул руки, не позволив мне обнять его.

– Пойдем, нам надо поговорить.

Он взял меня за руку, и мы отошли чуть подальше в сквер, остановились у скамейки. Я зябко поежилась, хотя стоял теплый августовский вечер. Я ничего не понимала, и из-за этого мне стало страшно.

– Садись, Вера.

Я послушно села. Максим остался стоять.

– Помнишь, ты сказала, что если разлюбишь меня, сразу скажешь об этом. Это правильно и честно. Прости меня, я люблю другую девушку.

– Не надо Максим, прошу тебя, – простонала я, обхватив себя руками за плечи.

О, какая это была боль! Она разрасталась, заполняя всю меня, и мне стало нечем дышать. Казалось, внутри все плавится от обжигающего огня. Мне хотелось, как в Библии, разодрать одежды свои и посыпать голову пеплом, хотелось петь погребальные песни самой себе, потому что я умирала...

Откуда-то издалека, сквозь треск пламени, пожиравшего меня, я слышала глухой голос Максима.

– Я знаю, что делаю тебе больно, но лучше так, чем обман. Это случилось. Я не хотел, честное слово, но это случилось. Я пообещал Тане, что первым делом поговорю с тобой. Она тоже любит меня. Прости, Вера, прости, если, можешь…

Он говорил что-то еще, но я не слышала… После некоторого оцепенения посмотрела на Максима.

– Ты иди к ребятам. За меня не переживай.

Он виновато и вопросительно посмотрел на меня.

– Иди, иди, – повторила я. – Я позже подойду.

Он медленно ушел, а я осталась сидеть на скамейке. Я не плакала, просто сидела и смотрела, ничего не видя вокруг. Сидела долго, пока не начало смеркаться. Тогда я подняла голову к темному небу и сказала:

– Прости, Господь, я не знаю, почему Ты допустил, чтобы в моей жизни случилось это, но я не могу пока молиться Тебе.

Когда я вошла в комнату, там никого не было, и только у окна, понурив плечи, стояла Таня.

– Прости меня, – прошептала она, увидев меня.

– Не говори ничего, – подняла я руку. – Я не могу сейчас простить тебя.

Она заплакала, а я стала собирать свои вещи. Утром, ни с кем не простившись, я уехала.

Я ничего не сказала родителям о происшедшем. Сообщила только, что замуж не выхожу. Мама видела, что со мной что-то происходит, тем не менее, ничего не спрашивала, и только останавливала папу, когда он порывался поговорить со мной.

Я плохо помню те несколько недель. Я не плакала. Боль, которая пожаром прошлась по мне, сожгла все чувства. Я, как сторонний наблюдатель, видела себя со стороны... Месяца через два душевная рана стала как будто успокаиваться. Боль не стала меньше, но появилась способность сквозь нее видеть то, что происходит вокруг. Я увидела седые пряди на голове далеко еще не старой мамы, увидела новые морщины на лице у папы. Я обратила внимание, что в церкви люди здороваются со мной, а дядя Коля, наш старый пресвитер, не сводит с меня обеспокоенных глаз. Я увидела, что пошли дожди, и можно одеть куртку с капюшоном, натянуть сапоги и пойти гулять под дождем, как я любила это делать раньше.

«Жизнь, оказывается, продолжается, – спокойно подумала я. – Ну а мне что делать? Сделать вид, что ничего не произошло? Забыть? Простить? Но как? Такое невозможно простить! Не-воз-мож-но!..» – повторяла я сама себе бесчисленное количество раз.

В один из вечеров я позвонила дяде Коле.

– Дядя Коля, ты свободен сейчас? Я хочу поговорить с тобой.

– Конечно, Верочка, я давно жду, когда ты позовешь меня. Я приеду сейчас.

Я рассказала ему все с самого начала: про Максима, про колледж, про Таню, про нашу дружбу и любовь. И по мере того, как я рассказывала, чуть успокоившаяся боль поднялась снова, заполнила меня, и вдруг выплеснулась наружу слезами. В первый раз за все это время я заплакала. Я рыдала, раскачиваясь на стуле со стороны в сторону, я захлебывалась слезами. Сколько проплакала, не знаю, но почувствовала, что боль отступила. Было такое ощущение, что со слезами ушла какая-то ее часть.

Я ощутила мягкую руку на своей голове.

– Бедная моя девочка, – вполголоса говорил дядя Коля, поглаживая меня по спутанным волосам.

– Дядя Коля, что мне делать? – простонала я, прижавшись к этой руке.

– Простить.

– Я не могу.

– Почему?

– Дядя Коля, – вскинулась я, – тебя предавали?

– Меня? Всякое бывало.

– Вот видишь? Тогда ты знаешь, что это такая боль, которую невозможно забыть.

– Простишь – забудешь.

– Но я не могу! – Я снова начала плакать. – Понимаешь? Как вспомню их лица, как представлю их улыбающимися друг другу… Не могу простить, не могу! – качала я головой.

– Вера, человек создан таким образом, чтобы помнить. Помнить Создателя, родителей, друзей, добро, которое тебе сделали.

– А зло?.. Что делать с людьми, которые обидели тебя, тоже помнить? – перебила я его.

– Нет, и еще раз нет. Ты не сможешь жить, если не простишь. В первую очередь от непрощения страдаешь ты сама. Конечно, ты не сможешь забыть все сразу, какие-то моменты вообще не забудешь, но, простив, будешь чувствовать себя спокойно и по-другому посмотришь на то, что произошло с тобой. Поверь старику, прожившему долгую жизнь. И Христа предали, ты это знаешь не хуже меня. И Он простил.

– Но Он – Христос! – воскликнула я.

– А ты христианка, – возразил дядя Коля. – Кто молился, что жизнь за Таню отдаст, если нужно?

– Но не так же, не так! – я умоляюще смотрела на старого человека.

– Верочка, давай помолимся – предложил он.

– Мне тяжко, дядя Коля, ох, как мне тяжко.

– Знаю, милая. Иди сюда, становись рядом.

Я тяжело опустилась на колени. Дядя Коля молился первый. Я не слушала его, думая о том, что скажу Богу. Потом дядя Коля сказал «аминь» и ждал, когда я начну молиться. Минуты две-три в комнате царило молчание, а потом меня прорвало. Это была моя первая молитва за последние два месяца. С уст срывались какие-то невнятные звуки, перемешанные с рыданием, и только Господь понимал слова, рвавшиеся из моего израненного сердца.

– Прости, Иисус, прости… Прости, что столько времени пыталась жить без Тебя. Но это невозможно, жить без Тебя, без Твоей любви. Помоги мне простить, потому что я не могу и не хочу сделать это, а я должна, по слову Твоему. Удали боль, которая мешает мне жить...

Не могу сказать, что, встав с колен, я сразу почувствовала, что простила. Мгновенного чуда не произошло, мне по-прежнему было больно и горько. Но через несколько дней появилось ощущение, что мне стало спокойнее. Я почувствовала, как потихоньку, после каждой моей молитвы, боль отступает, освобождая меня. Но я понимала, что простила не до конца, что где-то в глубине души продолжаю хранить обиду и делаю это совершенно осмысленно.

В один из ноябрьских вечеров я возвращалась домой на старенькой папиной девятке. Уже начинало темнеть. Большие тяжелые хлопья снега, перемешанного с дождем, обступили машину, и дворники едва успевали чистить стекла. Напряженно всматриваясь вперед, я ехала спокойно и старалась не делать резких движений. Вдруг я начала плакать. Горькие слезы текли по щекам, и я смахивала их ладонью, не отрывая глаз от дороги.

«Почему ты плачешь?» – услышала я откуда-то тихий голос.

«Мне так плохо, Отец. Я не могу простить…»

«Не плачь, дитя Мое, Я с тобой»…

Все так же шел снег, никуда не ушла темнота, слезы продолжали катиться по щекам, но теперь это были слезы радости, потому что я почувствовала себя свободной!

«Не плачь, Я с тобой. Мое дитя, Я с тобой», – на все лады повторяла я эти слова всю дорогу домой. Мне теперь не было страшно, мне не было больно, – я, наконец, простила!

…И вот теперь, спустя почти год, забытая боль вновь всколыхнулась во мне. И я ничего не могла с собой поделать. Нехотя открыла конверт, и оттуда выпала фотография хорошенькой девочки 3-4 месяцев. Крохотуля улыбалась мне, и я невольно улыбнулась ей в ответ. Перевернула фотографию и с обратной стороны увидела надпись «Наша дочь Вера, 3,5 мес. С любовью, Максим, Таня и Верочка»…

Я подняла глаза и посмотрела в окно. Ушли, простившись, последние лучи солнца. Ветерок, наигравшись перед сном, уснул где-то в ветвях. На темном небе начали вспыхивать первые звезды. Покой, царивший вокруг, вытеснил остатки прошлого и постепенно заполнил меня. Господь во мне победил. Я снова посмотрела на фотографию, которую продолжала держать в руках.

«Господи, благослови эту девочку, благослови Таню и Максима. И да будет мир Твой и любовь Твоя в их сердцах и в их семье».

 

Наталья ГУРМЕЗА, Кишинев