«Прежде нежели они воззовут»[1]
Главы из книги миссионерки Дженни Мейер «Приключения с Богом на свободе и в узах», изданной в 1948 г. в Канаде. В «Марии» №№26 и 27 мы публиковали рассказ о том, как в 1899-1903 гг. она организовала на Сахалине «Дом труда» для бывших заключенных. Мы продолжаем публиковать главы из этой книги.
Часть III. «Все превосходящая слава»
Тяжелая железная дверь в камеру неожиданно открылась, и вошел доктор в белом халате.
– К вечеру будьте готовы к переводу в Москву, – сказал он, – а сейчас пройдемте в мой кабинет.
Я шла за ним, теряясь в догадках. В кабинете, задавая вопросы о моем здоровье, он достал пропитанную чернилами подушечку и велел намазать пальцы и поставить отпечатки на каком-то документе. После этого меня сопроводили обратно в камеру.
Сие незначительное событие означало для меня очень многое: мое дело оказалось настолько серьезным, что меня направили в Высшую политическую администрацию и, возможно, в самую главную в России тюрьму строгого режима – «Бутырку». На этом закончилось мое двухмесячное пребывание в тюрьме «Шпалерная».
Собрав вещи, я попрощалась с двумя сокамерницами и последовала за охранником. До станции меня конвоировал один солдат. Мы прибыли ночью, и в темноте с большим трудом нашли нужный вагон, который распознали лишь по зарешеченным окнам.
Я была единственной женщиной среди заключенных, и меня поместили в маленькое отдельное купе. Конвойный велел лечь головой к открытой двери, чтобы, проходя мимо, он мог держать меня в поле зрения. Я погрузилась в мир и покой, зная, что Бог печется обо мне.
Через день утром мы прибыли в Москву. Было первое сентября, но воздух обжигал холодом. Мы ехали в большом грузовике, окруженные вооруженными солдатами. Меня высадили у здания Управления политическими делами (ГПУ), так как я была единственной «политической», а уголовников повезли в другую тюрьму, Таганскую.
Меня ввели в приемную, где трудились чиновники. Мгновенно я окунулась в сонм воспоминаний. Эта комната раньше была торговым залом Британского иностранного Общества – в прежние годы я неоднократно бывала здесь, пополняя свой запас Писаний для распространения в качестве книгоноши. Отсюда в 1909 году я отправилась, груженная коробками с книгами из Библии на разных языках, в свое первое путешествие по России – по Волге в Пермь и через Урал в Сибирь. О, какое чудное это было время!.. И какие суровые изменения произошли с тех пор к нынешнему дню 1927 года… Как странно, как значимо то, что именно за Слово Божие и за свидетельство любви о Господе я сижу в этой самой комнате, просветленная воспоминаниями, – я, заключенная ради Него!
...Я вынуждена была ждать несколько часов, измученная и голодная, прежде чем меня вызвали в кабинет отвечать на вопросы чиновника. Затем появилась женщина и подвергла меня и мое имущество тщательному досмотру, после чего я была помещена в маленькую камеру с унизительным прозвищем «конура». Лишь к вечеру меня вызвали из этого неприятного обиталища и сопроводили в предварительную тюрьму.
Порядок в этой тюрьме был очень строгий. Заключенные должны были говорить шепотом, камеры ежедневно проверялись милиционерами. Матрасами служили слежавшиеся мешки с соломой на узких железных кроватях с досками. Горячую пищу давали раз в день, она была хуже, чем в любой из последующих за восемь предстоящих лет тюрем: миска супа из недоваренного ячменя с полусырой соленой рыбой. Горячий чай с куском сахара и черный хлеб завершали нашу трапезу. Маленький стол и два стула – вся мебель на десять обитательниц камеры.
Я была самой старшей среди них и единственной арестованной за религиозные убеждения, которые мне настойчиво инкриминировали как «контрреволюционные». Мои сокамерницы были молоды, они проводили все время в разговорах шепотом и непрекращающемся курении – сигареты можно было достать у охранников. По этой причине воздух в камере был тяжелым, единственное маленькое окно было открыто весь день, сквозняк вызывал во мне дрожь и сильные страдания.
Я очень ослабла и испытывала безразличие к окружающему, моя душа как будто оцепенела, но все же внутри жила одна клеточка, находившаяся в постоянном контакте с Богом, и я могла молиться, уповая на Него. Мне дана была милость – еще в момент моего ареста два месяца назад – добровольно склонить шею под иго, которое рука любящего Отца возложила на меня – иго Иисуса, о котором Он сказал, что оно благое и легкое. И я была намерена нести это иго с Его помощью столько, сколько Он считает нужным.
Но внешне дни и бессонные ночи проходили довольно уныло. Однажды меня вызвали фотографироваться – в тюремной практике это означало, что мне предстоит довольно длительный срок заключения. Еще одно разнообразие в мою монотонную жизнь, состоявшую из сидения или ворочания с утра до ночи на неуютной кровати, внес вызов к следователю на допрос.
Я уже имела опыт подобного общения. Собеседник казался человеком начитанным, всячески старался вызвать меня на спор о религии, но когда я сказала, что моя вера не основывается ни на энциклопедических, ни на философских принципах, но коренится в сверхчеловеческих областях, он неожиданно рассердился и, приблизив ко мне свое злобное лицо, прошипел:
– А что вы скажете насчет револьвера? – (Входя, я увидела его на столе).
Я встрепенулась каждым фибром своего существа! Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, твердо и вызывающе. Потом я сказала со спокойным торжеством:
– Можете делать что хотите. Ваш револьвер не разлучит меня с Иисусом Христом.
Он вскочил и резким голосом зачитал статью закона, по которой меня должны были судить. И я вернулась в свою камеру, чувствуя себя, как апостолы – счастливая умереть за Его драгоценное Имя.
Итак, я готовила себя к допросу у другого следователя, перед которым должна была предстать. К моему удивлению, это оказался человек совершенно иного типа: взглянув не него, я была поражена тем, насколько изнурено было его лицо. Его глаза казались смертельно усталыми – пресыщенными сценами страдания, которые он вынужден был видеть. Мы смотрели друг на друга дружески и с интересом; потом он попросил меня рассказать о моей жизни. Я рассказала кое-что из моей жизни евангельского и социального работника на острове Сахалин, в знаменитых Хитровских трущобах Москвы, а также о моих путешествиях по Туркестану.
Потом он спросил меня:
– Почему вы выбрали такой трудный путь? Что побудило вас провести свои лучшие годы среди отверженных, падших людей, преступников и бродяг?
– Еще с детства Бог вложил в мое сердце, – сказала я, – тяготеть именно к таким людям, считающимся отбросами мира! Каждый человек имеет право на адвоката, на друга, который станет рядом – в том числе и эти падшие люди! Бог хочет, чтобы мы являли им любовь, милосердие, прощение, которые сами получили от Него в Господе Иисусе Христе.
Следователь молчал. Потом я спросила его:
– Могу ли я узнать, в чем меня обвиняют? В том, что я верующая?
Он махнул рукой:
– Вера! Верующая! Кому какое дело, пока вы об этом молчите, но нельзя пропагандировать!
– Как это? – удивилась я. – Считали бы вы партийного человека верным его марксистской вере, если бы он никогда никому не говорил об этом? И никогда не упоминал о своей приверженности Марксу и Ленину? Конечно, вы бы его изгнали из своей партии! И мы, верующие, не можем не свидетельствовать о нашем великом Вожде и Господе. Мы не должны и не можем быть «немыми собаками»!
Он по-доброму взглянул на меня и сказал:
– Мы еще поговорим об этом, – и приказал солдату сопроводить меня в мой ужасный угол.
Когда на вопрос кого-нибудь из сокамерниц о том, за что я сижу, я отвечала, что за устное и письменное свидетельство о нашем Господе, они смотрели на меня с недоумением или равнодушием. Бедные девушки, печальной была их участь! Я видела их поведение, догадывалась по их шепоту об их симпатиях, слышала их подавленный смех, – все это открывало весьма плачевное состояние их сердец. В то же время мы состояли в дружеских отношениях, они проявляли сострадание к старой, дрожащей, изнемогшей соседке по камере.
Но какая печаль наполняла мою душу при мысли, что мне, возможно, придется проводить с им подобными годы и годы! О, если бы Господь поддержал меня и дал возможность говорить им о Нем и о Его любви! Если бы Он помог мне преодолеть дрожь плоти и души – первой, ослабленной болью и скудным питанием, бессонными ночами и кошмарными днями, второй – в опасности быть задушенной в этой атмосфере всяческого порока! О, если бы Его Дух укрепил меня, это было бы глотком крепкого, жизнедающего вина, каплей елея радости!
…Прошло две недели предварительного заключения, когда неожиданно к вечеру меня вызвали с вещами и сопроводили в маленькую комнату, где уже собралось человек восемнадцать-двадцать со своими узлами. Я поняла, что нас переводят в тюрьму окончательного пребывания. Мы стояли в глубоком молчании, пока нас не вывели во двор. Нас ждал «воронок» – маленький автобус, печально известный по всей Москве – с одной дверью позади и единственным маленьким окошком в кабину водителя, возле которого сидел офицер со взведенным револьвером.
У входа в «воронок» стоял офицер ГПУ, который со злобой и презрением смотрел на нас, скучившихся вместе, как беспомощные овцы, и с проклятиями велел грузиться в машину. Друг за другом мы забирались внутрь, а кто медлил, получал сильный пинок от солдата. Глядя, как исчезают мои товарищи, я удивлялась, сколько может уместиться в такой маленькой машине! Наконец, настал мой черед. Меня обругали за мой довольно большой мешок, и грубо втолкнули на колени какого-то мужчины – никто из нас не произнес ни слова, и я осталась там, куда упала. Внутри машины был хаос людей, свертков и чемоданов. Наконец, вошли двое вооруженных солдат, дверь захлопнулась, и мы двинулись с отчаянной скоростью, петляя по улицам, заставляя пешеходов шарахаться прочь с дороги.
Внутри машины нас бросало друг на друга, но все молчали. Это была чрезвычайно унизительная ситуация, – я глубоко это чувствовала, как, конечно, и все остальные. Вдруг через маленькое окошко над головой охранника с револьвером я увидела пространство между домами, открывшее кусочек неба в закате такой превосходящей все красоты и величия неземной славы, что мое существо мгновенно наполнилось глубочайшим поклонением! Зрелище длилось всего несколько секунд, пока мы проезжали мимо этого пространства, но видение отпечаталось в моей памяти на много лет вперед, даже до сегодняшнего дня!
Дело не только в том, что этот закат был одним из самых величественных, которые мне когда-либо доводилось наблюдать: золотой свет, текущий, движущийся, распространяющийся, живая масса золота среди кроваво-красных облаков, золотые всполохи, устремляющиеся вверх из огненной печи! Это восхищало мой глаз до экстаза, но еще более вдохновляло мою жаждущую, изголодавшуюся душу и дух! Там, в глубоком унижении, в предчувствии предстоящего одиночества и всякого рода страданий, это зрелище принесло мне послание от Владыки неба и земли, от моего Небесного Отца! Оно принесло силу, покой, радость! «Смотри, о душа, и радуйся! Пей вино ликования от Моей славы, славы, которая все превосходит!» Эти слова зажглись в моем уме, тогда как я продолжала сидеть в темной машине, а дух мой возносился в поклонении.
Я не помню, как прибыла в «Бутырку», как была извлечена из человеческого хаоса внутри «Воронка». Пришла в себя, лишь оказавшись в полутемной комнате, ожидая с другими перевода в свою камеру в этом огромном муравейнике из более одиннадцати тысяч лишенных свободы человек.
Бог показал мне Свою славу, которая пребывает в «землетрясении, ветре и огне», как в древние времена Он показал ее Своему служителю Илии, и в сердце я услышала тихий, спокойный голос Отцовской жалости и нежности: «Не бойся, Я с тобою, чтобы избавлять тебя! Когда ты пойдешь через воды, они не покроют тебя, и когда ты пойдешь через огонь, он не опалит тебя, потому что Я с тобою, и ты Моя!»
Продолжение в следующем номере
Перевод М.С. КАРЕТНИКОВОЙ