«Соня, что нам делать?»
(размышления о жизни Софьи Андреевны Толстой)
«Возлюби ближнего твоего, как самого себя»
(Mк. 12:31)
«Враги человеку – домашние его»
(Мф. 10: 36)
Кто из нас не задумывался о кажущемся противоречии этих слов Христа? Мы, христиане, любим своих родных, и в то же время самую сильную боль нам приносят они же: муж, дети, родители... Думаю, многие из нас переживали подобное. Мы знаем, как легко любить тех, кто далеко. И как трудно – тех, кто рядом. Вдруг в душе вспыхивает обида, а то и ненависть – и ты с ужасом видишь ад, в который тебя погружает семейная сцена... Счастье твое, если сразу молишься, просишь у Господа милости, Его помощи – погасить пожар. Собственных сил побороть неприязнь к близким – нет.
Обо всем этом думается, когда читаешь мемуарную литературу о драме семейной жизни великого русского писателя Льва Николаевича Толстого. Его паническое бегство в никуда – в глубокой старости, в 82 года, – бегство из родной Ясной Поляны, от любимой и любящей жены Софьи Андреевны, с которой прожил 48 лет! Жена, которая родила ему 13 детей, воспитала их, вела все большое хозяйство, помогала ему во всем... Казалось бы, все есть: родовое имение, слава, деньги, способность думать и писать, дети, внуки, поклонники… Есть еще силы ездить на лошади по любимым лесам Засеки. И вдруг – унизительное ночное бегство, леденящий страх, что жена догонит, вернет. Представьте себе: усталый старик, осенняя непогода, общий вагон поезда, полная неопределенность – куда ему, знаменитому яснополянскому старцу, убежать – да так, чтобы его никто не узнал?..
Маленькая станция Астапово, жар, лихорадка, беспокойное желание бежать, бежать… Окружали его те, кто не позволил даже войти в комнату, где умирал великий писатель: не впустили к Толстому ни смиренного игумена Варсонофия, специально приехавшего из Оптиной Пустыни, ни жену, которая пыталась хоть издали увидеть своего Левочку через занавеску окна... Софью Андреевну впустили лишь в самые последние минуты перед смертью, да и то велели встать сзади, чтобы умирающий вдруг не увидел самого близкого и дорогого человека. Она одна молилась при его последних вздохах, крестила его голову, шептала слова любви, плакала...
Софья Андреевна умерла спустя девять лет, в 1919 году. Говорила дочерям: «48 лет прожила я со Львом Николаевичем, а так и не узнала, что он за человек». Стоит ли удивляться таким словам? А знаем ли мы самих себя? А уж тем более – своих близких?.. Знает человека только Бог...
Если верить воспоминаниям дочери писателя Александры Львовны, умирала Софья Андреевна тихо, смиренно, кротко. Говорила о главном, что столько лет тревожило ее: как она виновата перед Львом Николаевичем. Она считала себя причиной его бегства и смерти на станции Астапово. Она считала, что мучила его. Раскаивалась, молилась. Повторяла, что всегда любила мужа и была ему верной женой… Похоронили Софью Андреевну, как она и просила, по православному обычаю, на кладбище Ясной Поляны.
48 лет супружеской жизни, 13 детей, из которых только пятеро остались живы. Сохранился снимок: Лев Николаевич стоит как бы сам по себе, Софья Андреевна повернулась к нему, крепко держит под руку. Выглядит бодро, энергично, в неизменном длинном шелковом платье. Бунин писал о ней в своих воспоминаниях: «Софья Андреевна нравилась мне своей высокой, видной фигурой, черными, гладко зачесанными блестящими волосами, подвижным, привлекательным лицом, выразительным крупным ртом, улыбкой, и даже манерой присматриваться, щурить большие черные глаза. Настоящая женщина-мать, хлопотливая, задорная, постоянно защищающая свои семейные интересы, наседка!»
Толстой любил бывать в дружном семействе Берсов, многие черты этого семейства легли в основу описания семьи Ростовых («Война и мир»). Три дочери Берсов – Лиза, Соня и Таня – каждая по-своему была влюблена в писателя, тогда уже широко известного. Лиза стала прототипом для «правильной», но скучной Веры Берг, Таня – для искрометной Наташи Ростовой. Лев Николаевич выбрал среднюю, миловидную Соню. Писал в дневнике: «Я счастлив, как один из миллионов. Люблю ее, и будущее, и себя, и свою жизнь».
Романтичное объяснение в любви: Соня должна была отгадать по первым буквам текст, написанный мелом на ломберном столике. Потом прочтем эту сцену встречи Левина и Кити («Анна Каренина»). Толстой писал тогда: «Ваша молодость и потребность счастья слишком живо напоминают мне мою старость и невозможность счастья». Толстому – 34 года, Соне – 18. Еще до свадьбы Лев Николаевич, желая быть честным, дал своей молоденькой невесте прочитать его дневник, где со всей откровенностью была описана «бурная» холостяцкая жизнь взрослого мужчины. Рана от прочтения этих откровений осталась у Сони на всю жизнь.
Дорогие молодожены! Если у кого-то из вас, не дай Бог, была – в той или другой степени – добрачная жизнь, не спешите откровенничать, не спешите «облегчить» свою совесть, подумайте о той боли, которую это может причинить вашей избраннице. Посоветуйтесь хотя бы с пастором!
Мемуаров о жизни Толстых очень много. Дневники писателя, дневники Софьи Андреевны, письма, воспоминания детей, друзей, родных, других писателей, таких, как Бунин, Чехов, Горький… Каждый пытается быть объективным, но это плохо получается: очень легко впасть в осуждение – либо одного, либо другого. Но чаще всего встречается такая схема (именно – схема, потому что в жизни все переплетается): Лев Николаевич – духовный, Софья Андреевна – мирская, плотская. Он стремится ввысь, она все приземляет, делает материальным.
В конце жизни он мечтал всю свою собственность – землю, леса – отдать мужикам. Отказывался от гонораров (считал талант даром Божиим: как можно за творчество получать деньги?!) Отдал весь гонорар за роман «Воскресение» гонимым духоборам, чтобы они смогли уехать в Канаду.
И в то же время составлялись, переписывались тайные завещания, что служило постоянным очагом раздражения в семье. Дети «делились» на лагеря, Софья Андреевна закатывала истерики. Легко обвинять жену в «приземленности»! Она – хозяйка, мать. Как можно детей и внуков оставить безо всяких средств?!.
Знать бы Толстым, что не о чем было столько ссориться – вскоре жизнь пошла совсем по другому сценарию. Революция, разруха гражданских войн, отмена всяких прав на собственность… Дети разлетятся по заграницам, Софья Андреевна будет храбро и преданно защищать родовое имение Толстых от погромов и пожаров тех времен. Своими стараниями добьется поддержки от Ленина. Ясная Поляна станет первым государственным музеем России...
Так бывает и у нас. Планируем, беспокоимся, ссоримся, а жизнь вдруг так повернется, что все наши «мировые» проблемы окажутся просто смешными и пустыми...
Плотская... Иногда Софья Андреевна кажется мне прямо-таки святой женщиной! Я имею в виду ее служение гостеприимства. Трудно себе представить тогдашнюю жизнь Ясной Поляны. К знаменитому Толстому шли все – бродяги, странники, иностранные проповедники, гонимые духоборы, матери арестованных и заключенных, богомольцы, священники, начинающие писатели... Всех надо было накормить, где-то положить спать – с их, порой, грязными босыми ногами... А в доме всегда были дети и родня. Но вечером вносился большой самовар, звучала музыка.
Для серьезных бесед Толстой обычно приглашал гостя на прогулку, как это было и с Пpoxaновым. Ходок писатель был неутомимый. И какие бы спорные идеи ни произносились за столом, хозяйка умела каждому гостю сказать ободряющее слово...
Плотская... Сколько она переписывала от руки правку «Войны и мира», потом училась печатать на машинке, вела переписку, издательские дела... И все это – при частых беременностях, болезнях, смертях детей, проблемах с воспитанием. При меняющихся взглядах Льва Николаевича на воспитание детей – то приглашались иностранцы-гувернеры с английскими системами, то появлялись русские рубашки и босые ноги в лаптях, а с ними и полная распущенность... Идут сыновья на экзамен, а отец желает им «провалиться», потому что презирал всякую систему. Сам он был великим тружеником, всего достиг упорным самообразованием, а сыновья оказались непригодными для нормальной трудовой жизни, что, конечно, приносило Софье Андреевне свои страдания.
Многое, особенно в последние годы, огорчало Софью Андреевну во взглядах и статьях Толстого. Отказывалась их переписывать. Но при этом оставалась верной защитницей своего Левочки. Запретили печатать «Крейцерову сонату» – духовенство увидело там резкие нападки автора на брак: Толстой стал называть семейную жизнь, брак – неволей, призывал к безбрачию, что внушал и своим дочерям. Так или иначе, но Софья Андреевна добилась аудиенции у царя. Александр III благосклонно выслушал графиню, разрешил публикацию повести в общем собрании сочинений, – мол, там ее не заметят.
Когда Толстого отлучили от церкви, Софья Андреевна, будучи сама искренней православной верующей, отважно написала и послала письмо митрополиту Антонию. Вот некоторые строки из него: «Горестному негодованию моему нет предела. И не с точки зрения того, что от этой бумаги погибнет духовно муж мой: это не дело людей, а дело Божие. Жизнь души человеческой с религиозной точки зрения никому, кроме Бога, неведома, и, к счастью, неподвластна... церковь Божия создана Христом для благословения Божия...»
Теперь – о главном. Думаете, легко быть женой, спутницей великого человека? Да еще такой величины, как Толстой? Человека, который не раз менял свое мировоззрение? Богато одаренный, он увлекался со всей страстью души – то косьбой, то пчеловодством, то тачал сапоги, то измучил всех своим вегетарианством (как будто это могло спасти его от приступов гнева!) А сколько было тяжелых сцен! Когда молоденькая Софья Андреевна при рождении первого ребенка заболела грудью и была вынуждена взять кормилицу, муж перестал входить в детскую: кормилица – это противоречило его взглядам на материнство!
Трудно сказать, что причина, что следствие: Толстой уходил в работу из-за напряженности в семье или наоборот? Со временем он стал стыдиться уклада своей жизни, пытался «опроститься», а Софья Андреевна думала о здоровье мужа, о том, что дочерей пора вывозить в свет, и т.д.
Тот, кто бывал в Ясной Поляне, помнит, что дом очень простой – никакой роскоши, от которой так страдал Толстой. Или наличие повара и семейного врача, по его мнению, являлось излишеством?
Порой мне кажется, что очень понимаю Софью Андреевну. Каково столько лет жить в напряжении, вечно виноватой, сторожить дверь в кабинет мужа, следить, чтобы дети не мешали… И очень обидно, когда в тебе видят лишь домохозяйку, требуют, чтобы в доме были полный порядок, тишина, хороший обед, пусть и вегетарианский – и не видят в тебе личность, человека!
Мой муж – не великий писатель, он просто ученый, автор книг, прекрасный, добрый человек. Но у него нет ни выходных, ни праздников, нет отпуска, и хорошим считается день, когда никто не позвонил по телефону и не пришел – можно спокойно посидеть за компьютером…
Да, как сказано в псалме: лучшая пора жизни человека – труд и болезнь. Человеку положено трудиться, и большое счастье, когда труд приносит радость, удовлетворение. А болезни смягчают человека. Самые нежные наши отношения с мужем бывали, когда он лежал в больнице после операции, в реанимации... Он нуждался во мне и не говорил: «Я занят, закрой дверь!»…
Конечно, Софье Андреевне было очень обидно, что с возрастом Лев Николаевич видел в семье лишь неволю, зависимость. Казалось бы, в старости особенно ценишь дружбу, семейный уют... К тому же – столько пережито вместе, было ведь и много хорошего... Невольно думаешь о том, что дневникам – и Софьи Андреевны, и Льва Николаевича –особенно нельзя верить. Пишется, как правило, в минуту обиды: надо же как-то поплакаться, пожаловаться...
В свое время Толстой написал «гимн хвалы» чеховской «Душечке» – героиня полностью жила интересами мужа, и только ими, не имея собственных мыслей. Первые годы жизни Софья Андреевна так и поступала, – слишком велик был авторитет мужа. А потом стала всеми силами противиться толстовству, тому, что последователи Толстого делали из него великого учителя нравственности, всячески превознося его теории. Так что «приземленность» жены была в какой-то мере благом для личности писателя.
Будучи православной, она чтила церковные праздники, постилась, ходила на причастие… И вот что печально: читая одно и то же Евангелие, супруги обличали, учили друг друга, и никто из них первым не смог, не захотел погасить пожар вражды... Нет состояния хуже, чем когда супруги-христиане обвиняют друг друга в бездуховности, «бьют» друг друга цитатами из Библии! Истинно: «враги человеку – домашние его»!
Писатель много раз хотел уйти из дома. Стать странником с босыми ногами и котомкой за спиной. Но всякий раз пытался смирить себя, чтобы не огорчать жену. Постоянно спрашивал: «Соня, что нам делать?»… Но как справиться с тем, что подвластно одному лишь Богу? Поводом для последнего, рокового ухода Толстого из дома была ночная сцена. Он увидел, что Софья Андреевна тайком что-то ищет на его письменном столе. Видимо, очередное тайное завещание?.. Лев Николаевич испытал приступ отвращения, возмущения, началось сильное сердцебиение. Сдержался, промолчал. Но как только она ушла, стал лихорадочно собираться. Оставил записку. Вот ее текст в сокращении: «Отъезд мой огорчит тебя, сожалею об этом, но пойми и поверь, что я не мог поступить иначе. Положение мое в доме стало невыносимым. Я не могу более жить в тех условиях роскоши, в которых жил, и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста – уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении, в тиши последние дни своей жизни».
Когда утром Софья Андреевна узнала о бегстве мужа, отчаянию ее не было предела! Домашние боялись за ее рассудок: она совершила несколько попыток самоубийства. Вот часть ее письма, отправленного неизвестно куда: «Левочка, друг всей моей жизни, все сделаю, что хочешь, всякую роскошь брошу совсем; с друзьями твоими будем вместе дружны, буду лечиться, буду кротка, милый, вернись, ведь надо спасти меня, ведь и по Евангелию сказано, что не надо ни под каким предлогом бросать жену. Милый, голубчик, друг души моей, спаси, вернись, хоть проститься со мной перед вечной нашей разлукой».
Письмо это дошло до Льва Николаевича, но он был уже в тяжелом состоянии, плохо понимал, где он и что с ним, все порывался бежать дальше...
Толстого справедливо считают певцом семейного счастья. Наташа Ростова и Пьер Безухов, княжна Мария и Николай Ростов в «Войне и мире»… Кити и Левин в «Анне Карениной»… Кити – возможно, а Левин видит во всех одно только лицемере (как и сам Толстой?), думает о самоубийстве, прячет от себя веревку... Обычно цитируют самую первую строчку из романа «Анна Каренина»: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Трудно спорить с великим Толстым, но что значит: «счастливая», «несчастливая» семья? У того же Толстого – взглянем со стороны – все прекрасно! Что еще надо для счастья? Да ведь сказано: «Только в Боге успокаивается душа моя»!
Сейчас не место, да и незачем, рассуждать о том, как писатель, давший миру столько прекрасных, богоискательных христианских книг, сам остался у разбитого корыта. А про то, как вообще трудно быть женой – что великого, что самого простого человека... Горечь непонимания, одиночество при большой семье, всякого рода обиды на мужа: почему не посидел рядом с больным ребенком, хорошо проповедовал в церкви, а дома?..
Семейное поприще – трудное, незаметное, неблагодарное: много сеешь, мало жнешь... Секрет утешения один: побольше стоять на коленях за закрытой дверью. И не поучать мужа, не стараться, чтобы он думал так же, как ты... И многое другое.
А тайна трагедии Софьи Андреевны открыта только Богу. Она любила своего Левочку и тут же признавалась: «Всю жизнь ходила по краешку ножа»...
Дорогие мои сестры, порадуйтесь те из вас, кто имеет счастье – совместную молитву с мужем, молитву, после которой убираются с души самые тяжелые камни. Молитву, после которой видишь, как все в этой жизни преходяще, а вечен и неизменен – только наш Господь...
Ольга Колесова