Господь слышит
Сквозь огненные искушения. О жизни верующих в блокадном Ленинграде.
Моя мама, Березкина Е.А., родилась в 1896 году. Самое давнее мое воспоминание о ее церковной жизни относится к 1937 году. Помню темно-коричневое здание Дома молитвы в Ленинграде на Стремянной улице. Мне лет пять. Мы с мамой идем на хлебопреломление. Помню запах хлеба и вина.
Потом какой-то разрыв во времени. Церкви были закрыты. У нас дома на Невском проспекте собираться было нельзя, так как папа революционер, коммунист, атеист. Меня, постоянно болеющую какими-то детскими болезнями, часто отправляли на долечивание к бабушке на Измайловский пр. Там мне довелось видеть друзей бабушки и тети Мани — маминой сестры. В их небольшой комнатке, в коммунальной квартире, собиралось несколько человек верующих. В такие дни бабушка пекла пироги, и запах ее чудесной выпечки заполнял квартиру.
Перед самой войной бабушке и тете Мане было предложено в 24 часа выехать из Ленинграда. Они уехали в Молотовскую обл., г. Кунгур. Там бабушка и умерла. После войны тетя Маня вернулась в Ленинград, но не к себе на Измайловский, а к нам на Невский. У нее не было ни паспорта, ни других документов, ни продовольственных карточек. Когда к нам на квартиру приходили чужие люди, она пряталась в маленькую темную клетушку. Но настал день, когда пришли работники НКВД и забрали ее в тюрьму. После полугодовой отсидки с уголовниками ее судили. Я, в то время подросток, была на том суде. Ее отправили на судебно-медицинскую экспертизу в психиатрическую больницу. Там ее лечили электрошоком. Затем ее, совсем больную, вернули нам под опеку
— без прав, без паспорта. Сейчас тетя Маня отдыхает от всего пережитого в Божьих обителях.
Во время войны жизнь Церкви в блокированном городе продолжалась. Я говорила, что мой папа, Березкин Александр Дмитриевич, противился Богу. В конце декабря папа слег. Мамины друзья-верующие, узнав, что папа умирает от голода, стали приходить к нам и приносить ему маленькие кусочки хлеба, отделенные от своих 125-граммовых паек. Одна сестра принесла папе кусочек консервированного мяса размером со спичечный коробок. Это были те самые верующие, которых до войны папа не хотел видеть у себя дома! И папа стал плакать. Ему было мучительно. Потом он лежал, кроткий и смиренный, прося маму и старшую сестру Веру поговорить с ним о Христе. Вскоре он умер, примиренный с Богом.
В лютую зиму 1942 года мама с Верой продолжали читать слово Божие. Из-за холода они ходили дома в уличной одежде и спать ложились в таком же виде, а сверху укрывались ватным одеялом. Лежали вдвоем на одной кровати, закрывались с головой, с собой под одеяло брали коптилку. Только по милости Божией у них не произошло пожара. Мама говорила, что они читали по очереди, медленно, скрипучими голосами.
В то время мама работала дезинфектором в больнице имени Боткина. Там она заразилась брюшным тифом. Когда поправилась, возвращалась из больницы домой на четвереньках: не было сил подняться на ноги.
Вскоре с ней произошло чудесное событие: мама нашла на улице пачку сшитых продовольственных карточек: две взрослых и пять детских. Она представила весь ужас этой семьи и решила идти по адресу, написанному на этих карточках. Если учесть, что у нее была дистрофия высокой степени, к тому же она была очень ослаблена после тяжелой болезни, можно представить, каким трудным было для нее это путешествие по льду Невы — транспорта тогда не было никакого. Когда же она добралась до указанного адреса и смогла говорить, то выяснилось, что эти люди
— верующие дети Божий! Живя на самом берегу Невы, они ловили рыбу, имели огород, с полузатопленных от бомбежек барж умудрялись доставать зерно, муку, мыло. Они всей душой полюбили «Катяринушку» — мою маму — и оставили ее у себя. Она читала и объясняла им Библию. Умея прекрасно шить, она обшивала всю их семью
— промтоварных магазинов в ту пору не было, все предприятия работали только на войну.
После войны верующие собирались на квартирах. На одном из таких собраний мама читала Библию и что-то объясняла. Меня удивляло, что все верующие называли друг друга только по именам: сестра Шура, сестра Катя, сестра Зина или вообще просто «сестра». Я спросила у мамы, почему так. Она ответила, что они стараются даже и не знать ничего друг о друге, кроме имени, чтобы если кого-то из них вызовут в НКВД, они в страданиях не смогли бы никого выдать.
У нас дома на Невском всегда бывали верующие. Они подолгу разговаривали с мамой и моей старшей сестрой Верой. Обедали у нас, пили чай. Иногда ночевали. Иногда у нас подолгу жили сестры из Белоруссии, Старой Руссы, Мурманска. Мама носила передачи для верующих в пересыльную тюрьму (где-то за Александро-Невской лаврой), брала меня с собой. К одной из сестер мама ездила потом в Бокситогорск. После отсидки эта сестра лишилась речи. Мама привозила ее к нам из Бокситогорска погостить, отдохнуть.
Когда официально разрешили собираться на квартирах, была большая радость. Помню долгий путь с мамой на трамвае за Рыбацкое. Очень хорошо помню и собрание на квартире у Пяти углов. Ее хозяин сначала сидел в тюрьме за религиозные убеждения, потом жил на поселении в Череповце.
Его жена предоставила свою квартиру под собрания. Верующих туда набивалось огромное количество: в самой квартире, на лестнице, у перил, на подоконниках, на ступеньках и даже во дворе под окнами. Хотя проповеди там было не слышно, зато можно было попеть вместе общим пением.
Когда нам дали помещение церкви на Охте, оно выглядело безобразно: оголенные черные металлоконструкции, везде валялись кирпичи — мерзость запустения. Помню, в какой тесноте оказывались верующие первое время на собраниях, пока велись работы на остальной площади. Стояли так плотно, что я, худенькая девочка-подросток, могла поджать ноги и висеть среди стискивавших меня взрослых. Один раз я стояла, плотно прижатая к высокой спине брата. Мое ухо приходилось где-то между его лопаток. На нем было коричневое пальто. Он пел гимн «Чудное озеро Геннисаретское». Я слушала его пение прямо из легких — впечатление было очень сильное, так как он обладал красивым сильным баритоном.
Помню первый брак в нашей церкви — выходила замуж Ира Казакова, дочь композитора духовных гимнов Н.А. Казакова. Жениха звали Костей. Ира была в простеньком летнем белом платье. Свадебное богослужение произвело на всех очень сильное впечатление — впервые за долгие годы безбожия в стране в нашей конфессии совершался обряд бракосочетания!
В дальнейшем, после моего покаяния, мы с дочерью-подростком трудились на строительстве пристройки к Дому молитвы на Поклонной горе. Когда был поднят «железный занавес» и наладились контакты с западными церквами, я думала, что наши церкви, пережившие так много и устоявшие в истине, будут служить образцом для тех церквей, которые не подвергались искоренению. Но вышло наоборот — нас почему-то стали учить западные церкви. Чему? Один Господь знает...
В Писании есть слова о соседях народа израильского: «...от юности своей был в покое, сидел на дрожжах своих и не был переливаем из сосуда с сосуд, и в плен не ходил; оттого оставался в нем вкус его, и запах его не изменялся» (Иер. 48:11).
Нужно ли нам перенимать этот вкус и запах? Угодно ли это Господу?
Березкина Людмила Александровна, вдова, Санкт-Петербург