Литературное творчество
Клетчатый фартучек
БЕЛЫЙ ХОЛОДИЛЬНИК
Холодильник был прекрасен. Более того: он был величав. Он надменно указывал всеми своими отделениями, какой должна быть новая жизнь в собственной квартире. Должны быть вина, мороженое и фрукты, а стало быть, должны делаться коктейли и устраиваться приемы. Должны жариться индейки и бараньи ноги, иначе зачем бы такой большой холодильник?
Холодильник призывал к шикарной жизни. Саша долго и осторожно изучала прилагавшийся к нему документ, повествующий о том, какая и как должна в нем храниться пища. На другой день она пошла в магазин и, держа перед собой этот документ, все по нему накупила и заложила в соответствующие отделения холодильника, а для очередной готовки на обед и ужин продукты купила отдельно. То было — для холодильника, а это — для повседневной жизни, чтобы было чем детей накормить...
Белый холодильник включался и выключался с мягким бархатным звуком. Саша слушала этот звук лежа, вытянувшись на диване, и сон бежал от нее. Устроение семейной жизни закончилось... Оно заняло много лет — от бесприютного приживания у свекрови до собственной квартиры с шикарным холодильником, самым вместительным из всех существующих.
— Что это за жизнь? — поучала свекровь.
— Разве это жизнь — без холодильника? Оба в институте работаете, а холодильник не можете купить!
— Нам некогда бегать за холодильниками,
— защищался Коля, — пусть этим бездельники занимаются.
Он давно уже соорудил своеобразный «холодильник» из деревянного ящика, помещенного за окном на кухне, и очень им гордился.
— В доме элементарных удобств нету! В нормальных семьях жена обо всем заботится, чтобы уют был, а тут она тебе рубашки ни разу не постирала! — полетел камень в Сашин огород.
Анна Дмитриевна сама достала им холодильник. У одного из родственников подходила очередь на холодильник, а он за время ожидания успел раздобыть себе другой... Так Саша и Коля «вышли в люди». Все было на своих местах, больше устраивать было нечего. Замкнувшийся белым холодильником круг Сашиной жизни странным образом оставил ее вне — на свободе и в одиночестве. К прежней жизни уже нечего было прибавить: она завершилась и отложилась в готовой форме. Возвратившись с работы и по-
ужинав, Коля садился за письменный стол, и из ежедневных методических занятий складывался учебник. Саша тоже купила себе стол: впереди была защита диссертации...
Но Саше не' нравилось так жить! Начнет она пироги печь, да призадумается: не может всю душу в них вложить, пирогами ли насытишься?.. Уж на что дети ближе! Начнет с ними играть да ласкать, спать укладывать, одеяла подтыкать, жаркие щечки целовать и опять призадумается: и в детей-то не все вкладывается... И опять тоска шевелится неутоленная... Ничто не насыщало ее душу. Как она ни убеждала себя, что это и есть настоящая жизнь, сколько бы она ни видела вокруг себя примеров именно такой, правильной вроде бы жизни, как бы ни хотела поверить, что счастлива, живя, «как все»...
Она спрашивала отца, — может быть, ее духовные искания идут в неверном направлении? Но он удивился:
— Разве могут быть духовные искания в неверном направлении? Если в неверном направлении, то это не духовные искания, а плотские, — разумея под последними и разум, и чувства,
и отношения, то есть все, что связано с человеком, его природой. — Ведь невидимая духовная сторона жизни одна, она — в присутствии Божием, от Него исходит, к Нему возвращается. Духовные искания направлены всегда только к Богу и к Его Слову, написанному по вдохновению Святого Духа Божия!
Будто голос с другой планеты... Саша понимала, что это чудные истины, и она даже знала, что отец действительно живет ими. Но, достигая Сашиного разума, они не могли проникнуть в ее сердце. Как будто это было не сердце, а битком набитый шкаф.
Все, что Саша считала «духовным», и все, что считалось таковым окружающими людьми, папа называл «плотским» и, естественно, — смертным. Саша мгновенно поняла это как идею, как отцовский взгляд, но сама она не могла так смотреть. Она пыталась жить по некоторым «правилам», и в этом была безнадежность. Если бы взглянуть поглубже, — можно было бы разглядеть смерть. Все человеческое смертно, имеет свой конец.
...Включается и мягко, бархатно гудит белый холодильник, слушает Саша этот вкрадчивый звук. Слушает и себя. «Не смотри в себя, — повторял ей отец, — придешь в отчаяние. Смотри на Иисуса!». Но в Саше пока было не отчаяние, а пустота, начиненная разными сведениями. Отец говорил: «Вера — это не философия, это жизнь»... Где эта жизнь? Какая она?
ПРОРЫВ
На звонок в дверь открыл Коля. Анна Дмитриевна вошла и, не раздеваясь, села на диван. Саша застыла над машинкой, на которой уже в пятый раз перепечатывала проект своего выступления на защите диссертации. Коля стоял перед матерью и предлагал ей раздеться, недоумевая, что бы мог значить ее неожиданный приезд и ее молчание.
— Плохо мне, — наконец произнесла она. Только тут Саша заметила, какие потухшие у свекрови глаза и что сидит она как-то сгорбившись, устало опустив руки.
Но ни малейшей жалости не шевельнулось в Сашином сердце. Она сидела в ожидании очередных обвинений. Того же ждал и Коля, однако, стал расспрашивать, что именно плохо.
— Не знаю, — вдруг раздраженно сказала мать. — Все плохо, и обычные лекарства не помогают! На следующий день Анну Дмитриевну положили в больницу. Выяснилось, что ей необходима серьезная операция. Приближался день Сашиной защиты, и она ничего не хотела делать для свекрови: у той полно родственников, — думала она, — пусть они хоть раз о ней позаботятся. Но все работали, все были заняты... кроме Саши. Кроме нее некому было дежурить у постели беспомощной больной.
Анна Дмитриевна слабым голосом попросила:
— Пусть Сашенька придет...
И от этих простых слов все в Саше перевернулось. Она услышала зов... зов своей мамы, когда та умирала, а Саши рядом не было... И затихшее было чувство вины вдруг встрепенулось, а вместе с ним и осознание своей жестокости к пожилой женщине, и тут же — сострадание к ней.
— О, Господи! — воззвала Саша к неведомому пока Богу, дивясь Его путям, — я все для нее сделаю, чего тогда не сделала для моей мамочки, я буду ухаживать за ней, как если бы это была она!
Вытирая глаза пододеяльником, Саша старалась плакать беззвучно, чтобы не разбудить Колю, перед которым тоже чувствовала вину: она считала само собой разумеющимися все его заботы о ней! Он прилагал все усилия, чтобы максимально избавить ее от лишних забот, чтобы дать ей возможность тоже защититься: прибегал из института, хватал коляску, провожал Сашу до транспорта, отправляя ее по делам, а сам брался за домашние хлопоты. В институт он ходил с огромным старым портфелем, который называл «Борькой», чтобы вечером рядом с рукописями лекций и студенческими работами приносить в нем молоко, кефир и творог... А по воскресеньям, на лыжах и с саночками, отправлялся с семейством в лес на прогулку. С первой же своей большой зарплаты он купил ей шубку — «серенького козлика». А сам не вылезал из своего потертого, порыжевшего пальто...
Саша заснула, с намерением собраться и нацелиться на иную, самоотверженную жизнь, в которой не будет места жалости к себе, — и эта жизнь уже складывалась у нее внутри не как долг, и даже не как любовь, а как вдохновенный прорыв к новому счастью, к новой возвышенной жизни.
ЗАЩИТА
Она поехала в больницу утром того дня, когда Анне Дмитриевне должны были делать операцию: вырезать какие-то подозрительные опухоли в желудке. Больную только что привезли из операционной, и она еще не вполне пришла в себя после наркоза. Как во сне, увидела она Сашино лицо, шевельнула губами, пытаясь улыбнуться ей, и с этой минуты исчезли, рассеялись перегородки настороженности, внутреннего напряжения между ними: они стали больше, чем родными, — они стали необходимыми друг другу, как самые любящие существа.
С покорностью и благодарностью отдавалась свекровь заботливым Сашиным рукам, а в той торжествовала освобожденная от прежних условностей радость — беречь мать... Как за ребенком, ухаживала она за свекровью, все время улыбаясь ей и лаская ее, уговаривая и утешая. Она была рядом, когда Анна Дмитриевна забывалась сном, она была тут, когда та открывала глаза, она кормила больную не спеша, с ложечки, и гладила по голове и рукам, стремясь передать ей свою силу и энергию, как донор делится своей кровью.
Когда свекровь смогла говорить, она сказала, глядя прямо в глаза Саше: — Я всегда знала, что у тебя золотое сердечко! — Саша даже не удивилась. Конечно, знала, иначе не позвала бы.
Свекровь боялась оказаться без Саши даже на минуту. И та осталась на ночь возле постели больной, потом на вторую, на третью... Задремывала чутким сном, мигом просыпаясь — при малейшем звуке или вздохе.
На третье утро пришла навестить Анну Дмитриевну ее родственница. Увидев Сашу, она едва ее узнала, ахнула и отослала домой спать. Саша не помнила, как добралась до дома, не найдя в себе сил даже детей приласкать, рухнула в приготовленную ей Колей кровать и мигом заснула.
Коля молча укрыл ее, постоял рядом, потом быстро нагнулся и поцеловал Сашин кулачок под щекой. Он был благодарен ей за мать. Нежность переполняла его сердце. «Малыш мой», — прошептал он неслышно... Она всегда была для него маленькой...
А Саша спала крепко и счастливо. На какое-то время жизнь приобрела смысл. Она была признана, любима, она делала необходимое дело. Ей всегда хотелось завоевать сердце свекрови, и вот, ей это удалось. То есть не то чтобы удалось, а эта любовь была просто дана ей. Будущее казалось прекрасным — мир свободы и гармонии теперь откроется для нее... И она больше не будет бессонными ночами прислушиваться к равнодушному стрекоту холодильника.
Защита диссертации потеряла свое исключительное значение. Из больницы Саша забежала домой переодеться и взять так и не перепечатанный доклад. Который ей, впрочем, не потребовался. Никогда раньше Саша не знала в себе такой способности - выступать свободно и доказательно. И источник этой свободы лежал не только в хорошем знании материала и его продуманности — Саша все могла, потому что ощущала свою нужность! И она чувствовала себя высоко поднятой этим осознанием. По крайней мере, это был предел ее желаний!
Милости Божией Саша не сознавала. Просто поняла, что жизнь ее пошла правильно и что на душе теперь стало хорошо. Насколько это чувство недолговечно, она даже не подозревала.
Защита диссертации прошла блестяще, Саша знала это еще до объявления результатов. Свекровь ждала, не сводя глаз с двери, желая сразу же понять, как прошла защита. Едва Саша вошла в палату, Анна Дмитриевна просияла, прочитав на ее лице, что все хорошо и что бессонные ночи защите диссертации не повредили, о чем свекровь особенно беспокоилась. Правда, теперь у нее появилась другая забота:
— Сашенька, я очень рассчитываю на твою помощь! Все-таки ты человек пишущий... Я хочу поблагодарить хирурга, который делал мне операцию. У нас больные его называют «бархатные ручки», они такие у него осторожные, мягкие... Он прекрасный врач! И такой внимательный, обо всем расспросит, что касается болезни... Помоги мне написать эту благодарность!
Они начали сотрудничать, но яркие Сангины эпитеты смущали свекровь, и в итоге у них получилось традиционное выражение благодарности, где о «бархатных ручках» не упоминалось ни намеком.
— Я как-то так не привыкла, — смущенно оправдывалась Анна Дмитриевна, заметив Сашино огорчение.
— Ну, что ж, — ответила Саша, — значит, и не надо. Ведь это ваш доктор и ваша благодарность! И они посмотрели друг на друга миролюбиво, но с признанием взаимного различия во взглядах.
ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ...
Медленно, но твердо Анна Дмитриевна поднималась на ноги. И настал день, когда Коля и Саша ждали ее в приемном покое с теплой одеждой, несмотря на жаркий майский день. Исхудавшая и ослабшая, двигалась она нетвердыми шагами, все ей давалось с трудом: и расстег-
нуть пуговицы халата, и снять больничную рубашку... Саша одевала ее медленно, и сердце щемило от жалости...
Как жить дальше, когда ни на что нет сил, но нет и настроя умирать? И никак не собрать воедино прежнюю властную личность, какой была всегда жена директора завода, мать большой семьи, руководитель заводского всеобуча?! Немногословная, выносливая, потерявшая в сталинских лагерях брата, всегда сопровождавшая мужа, куда бы его ни перебрасывали из-за постоянной подозрительности к интеллигенции, хоть бы и советской. Как ей набраться мужества сейчас, когда не одеть ни чулок, ни сапог, и молнию не застегнуть? Однако по мере того как свекровь одевалась, собирая силы для предстоящего переезда и стараясь возвратиться к своей прежней форме, внутренне опираясь на привычные вещи, тревожное предчувствие начало охватывать Сашу...
Свекровь будто уже стыдилась предложенной ей помощи, и в Сашином голосе стали звучать нотки фальши. Ощущение своей незаменимости утекало, как вода в песок... Мать не нуждалась больше в опеке, и Саша не нуждалась больше в проявлениях любви...
Они поехали сейчас на квартиру Коли и Саши, но в скором будущем она намеревалась вернуться к себе и самостоятельно справляться с жизнью, как прежде.
Войдя в комнату и повинуясь чувству, более сильному, чем разум, Анна Дмитриевна вместо приветствия сказала внуку:
— Бедный мой Сереженька, опять тебя пшенной кашей кормят... В нашем доме ее и куры-то не ели!..
Сказала со слезами — не то от обиды, не то от прощального сожаления, что приходится разрушать доверительные больничные отношения и признавать истину, что «ты — это ты, а я — это я».
Это было, как удар, ожидаемый, но все же неожиданный. Саша осторожно усадила свекровь на диван и сказала примирительно:
— Ну-ну...
Оказывается, ничего не изменилось! Остались два мира, две планеты со своими критериями и ценностями нажитым опытом, не только не нужным друг другу, но даже и враждебным... Недавняя горячая любовь испарилась, как мираж, и в сердце осталась лишь прежняя пустота с примесью обиды...
* * *
Анна Дмитриевна проживет еще десять лет и, умирая, будет звать Сашу. Но у ее постели будут стоять лишь сын и внук. Саша будет где-то далеко, но даже если бы она и была близко, все равно не пришла бы. Ей хотелось отделиться от враждебного мира свекрови, а заодно и от своего собственного. Порой и самой хотелось умереть...
До покаяния, до выхода на свободу, к покою души — до Царствия Божия — Саше оставалось блуждать после смерти свекрови еще целых пять лет. А Господь все время был так близко!
Господь спасет Сашу, несмотря на все ее упорство и себялюбие, вопреки ее советскому общественному воспитанию и страхам, вопреки всем обольщениям и эгоизму, вопреки прочитанным книгам по философии и психологии, за которые она цеплялась, чтобы уйти от пустоты. Господь станет ее Спасителем, и именно Спасителем останется на всю ее жизнь. А отцу дано будет услышать и увидеть покаяние дочери прежде, чем Господь возьмет его к Себе.
«...Боже щедрый и благосердный, долготерпеливый и многомилостивый и истинный» (Пс. 85:15).
Марина Сергеевна КАРЕТНИКОВА