Литературная страница


О Татьяне Лариной, и не только о ней


Помните прекрасные строки из «Евгения Онегина», посвященные Татьяне Лариной?

«Она была нетороплива, Не холодна, не говорлива, Без взора наглого для всех, Без притязаний на успех. Без этих маленьких ужимок, Без подражательных затей... Все тихо, просто было в ней...»

И далее:


«К ней дамы подвигались ближе;

Старушки улыбались ей,

Мужчины кланялися ниже,

Ловили взор ее очей,

Девицы проходили тише...»

А как Татьяна любила Божью природу!

«Она любила на балконе

Предупреждать зари восход,

Когда на бледном небосклоне

Звезд исчезает хоровод,

И тихо край земли светлеет,

И, вестник утра, ветер веет,

И всходит постепенно день.

Зимой, когда ночная тень

Полмиром доле обладает,

И доле в праздной тишине,

При отуманенной луне,

Восток ленивый почивает,

В привычный час пробуждена

Вставала при свечах она.»


Пушкинская Татьяна... Милый обаятельный об­раз, нисколько не потускневший со временем, что бы нам ни внушали по телевизору про «свободную любовь» и «безопасный секс». Право, идеалы остаются прежними — каждый юноша, какими бы «современными» взглядами ни бравировал перед друзьями, в глубине души мечтает о жене — верном друге, о встрече со своей «Татьяной» — ти­хой, смиренной, умной, чистой и твердой девушке строгих нравов. Чтобы была она целомудренной, и чтобы принадлежала только ему одному — и до брака, и после свадьбы, и до самой смерти — только ему, избраннику ее сердца. Недаром многие лихие молодчики завистливо заглядывают иног­да в церкви на молодежные встречи — в поиске таких «Татьян»...

Думали ли вы о том, почему Пушкин, этот ветре­ник и любитель красивых женщин (говорю без осуждения, — да он и сам пожинал, что сеял: бумеранг собственной ревности убил его на роко­вой дуэли), в своих литературных женских обра­зах, — будь то Татьяна Ларина, Маша Миронова («Капитанская дочка») или Маша Троекурова («Дубровский») — описывал особый тип женщин, строгих и непреклонных в своем понимании свя­щенности брака, о которых, выходит, и сам меч­тал? Кто из нас в своей школьной юности не пере­живал, читая суровые слова Татьяны в конце ро­мана, ее отповедь поверженному Онегину: «Я вас люблю (к чему лукавить?), но я другому отдана; я буду век ему верна». Да, нам в то безбожное советское время очень хотелось переина­чить Пушкина и сделать так, чтобы Татьяна бросила нелю­бимого генерала и соединилась с жалким, но все равно прекрас­ным Онегиным. В те далекие школьные годы мы, нынешние бабушки, восхищались «свободо­любивой» Катериной из «Грозы» Ост­ровского, даже ее самоубийством. Как же — любовь! А на самом деле толкала ее в Волгу не любовь, а страх перед геенной огненной, страх перед вечным возмездием... Бедная, она и не подозревала, что не меньшее возмездие ждет само­убийцу!

Мы восхищались и героинями романа Чернышев­ского «Что делать?», где в открытую воспевалась «свободная» любовь, отрицалось священство бра­ка. Помните четвертый сон Веры Павловны, где в Хрустальном дворце бегали якобы счастливые обобществленные дети? Этакий красивенький дет­ский дом или интернат? Не знаю, как вы, совре­менные бабушки, а я почему-то всегда вспоминаю этот Хрустальный дворец — памятник разоренной и разрушенной семье, когда вижу и слышу с экрана телевизора наших государственных мужей с их сетованиями на то, отчего это в современном обществе такой небывалый рост беспризорности при живых родителях. Вроде, кроме Чечни, нигде нет войны, а количество бездомных детей не под­дается исчислению...

Откуда? Да все оттуда — от безбожия, от разрушен­ного Божьего порядка: Бог — отец — жена — дети — домочадцы. Писатели тут не виноваты, писате­ли обычно отражают то, что есть в жизни. Волна эмансипации во всех ее видах — все то же отрица­ние того, что было так дорого Пушкину в образе Татьяны. Послушание родительской воле, пони­мание, что страсть проходит, а исполнение Божьего порядка всегда принесет свои добрые пло­ды... Мы можем предполагать, что Татья­на дружит со своим мужем, находит там верную любовь и понимание... А у нас все толкуют о крепкой эко­номике. Будто экономика может со­здать семью! Конечно, очень хорошо, когда в стране крепкая экономика. Но понимание ценности целомуд­рия, семьи, счастья материнства — тут не в одних деньгах дело. Мне приходилось встречать верую­щих сестер, которые сбрасывали бремя супружеской жизни и восклицали: «Те­перь я свободна! Я буду Господу служить!».НАЯ

Татьяна Ларина... Самый любимый Пушкиным литературный образ. Считается, что поэт сам был в нее влюблен, оттого не «отдал» ее ни Онегину, ни генералу. Скажете: разве можно влю­биться в собственную героиню, плод фантазии и мечтаний? А помните знаменитую притчу о Пигмалионе и Галатее? Известно, как плакал Флобер, когда Эмма Бовари умирала от принятого яда. В бук­вальном смысле слова был болен и подав­лен Лев Толстой, отправив любимую Анну Каренину под поезд... «Над вымыслом слеза­ми обольюся...» — признался и сам Пушкин. Литературные образы — нечто вроде «детей», рож­денных в муках. Тайна творчества, тайна вообра­жения... Как писала Ахматова: «Когда б вы зна­ли, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...» Татьяна Ларина... Ее любовь к природе, к деревен­ской простоте, ее дружба с няней, — все, как было и у Пушкина — Михайловское, где он в тишине читал Евангелие, Арина Родионовна, — ее молит­вы, ее заботы и любовь.

Именно о няне вспоминает Татьяна в чуждом ей пышном Петербурге, — она готова поменять


«Весь этот блеск, и шум, и чад

За полку книг, да дикий сад...

..Да за смиренное кладбище,

Где нынче крест и тень ветвей

Над бедной нянею моей...»


У самого Пушкина была короткая — всего семь лет — сложная семейная жизнь. И восторг обладания блистательной молоденькой красавицей Натали, и муки то глухой, то жгуче-африканской ревности, и бремя материальных забот, и радость отцовства — Натали, хоть и любила танцевать на балах с государем, родила Пушкину четверых детей — Сашку, Гришку, Машу, Наташу. Поэт благосло­вил их со слезами перед кончиной в своем кабине­те в квартире на Мойке... Одни из его последних слов были обращены к Наталье Никола­евне: «Бедная, безвинно терпит, в све­те ее заедят...» И старался не сто­нать при невыносимых болях, что­бы не тревожить жену. Иногда говорят: ну зачем Пушкин вызвал Дантеса на дуэль, да еще на таких смертельных условиях? Увез бы жену и детей в Михайлов­ское — и все дела. Нам сейчас трудно представить тогдашние — писа­ные и неписаные — кодексы чести. Что такое «честь жены» — это понятие сегодня вообще утрачено. Как писал Пуш­кин жене в письме: «Гляделась ли ты в зер­кало и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего нельзя сравнить на свете, — а душу твою люблю я еще более твоего лица». Или в другом письме: «По­бранив тебя, беру нежно тебя за уши и целую — благодаря тебя за то, что ты Богу молишься на ко­ленях посреди комнаты. Я мало Богу молюсь и на­деюсь, что твоя чистая молитва лучше моих — как для меня, так и для нас».

А вот из письма Татьяны Лариной: «Или молит­вой услаждала тоску волнуемой души»... Большая эта тема — литературные герои, жизнь самого автора, наша с вами сегодняшняя жизнь, священство брака, семьи. Да, — прогресс, циви­лизация, старение нашей матушки-земли, но есть нечто, неподвластное времени — все то, что связа­но с Богом, нашей душой, нашими представлени­ями о красоте души, о вечности. У Бога времени нет, и для нас когда-то понятие о времени исчезнет. Как мы поем: «Лишь то, что Божье, — вечно устоит»...


Ольга Колесова,

христианский журналист

назад

Hosted by uCoz