Литературная страница

Клетчатый фартучек

(из одноименной повести)

Глава из автобиографической повести М.С. Каретниковой «Клетчатый фартучек», отрывки из которой публиковались в «Марии» №№6 и 12: «Мама, научи меня молиться» и «Благо­словение». Марина Сергеевна Каретнико­ва — педагог, автор книг «Прозрение», «Протестантизм», альманахов по истории русского баптизма.

САША

Фартучек был в черно-белую клеточку, а на груди - красный треугольничек. Саша сшила его сама, чтобы хозяйничать на кухне. Это только так говорилось: «хозяйничать» - все делала мать мужа. Но Саше все равно хотелось правильной жизни, а фартучек был как бы ее символом.

От мужа исходила ровная теплота и постоянное расположение. Он был дан ей надолго и напрочно. Сейчас они намеревались потрудиться в жизни. Он преподавал в институте, она — в школе, и оба радовались, что у них все так гладко и спокойно, и семейные отношения не требуют особого внимания.

Первый месяц; после переезда Саши из роди­тельского дома Коля спешил домой, чтобы скорее увидеть ее, и долгими осенними вечерами они играли в шахматы. Он смастерил диван из старого матраса, обил его розово-лиловой тканью, и, сидя на этом матрасе, их единственном достоянии, они играли в шахматы, то и дело прерывая игру, чтобы улыбнуться друг другу.

И домовитость поднималась в ней таин­ственным теплом: Саша повязывала свой фарту­чек, шла на кухню, где уже кипел чайник, заваривала свежий чай, укладывала на блюдо свои печенья, которые мастерила по добытым у кого-то новым рецептам — быстро, вкусно, дешево! Коля на­зывал их «приженчиками», в том смысле, что такие печенья бывают на столе только при жене. И когда муж ей благодарно улыбался, Саша ощуща­ла правильность жизни. Семья, гнездо, очаг... Кру­жевные занавеси, розовые стены, пальма, сияющий комод красного дерева... Она и не подо­зревала, что отовсюду вскоре вылезут колючие шипы.

...Чуть заметно посветлели кружевные занаве­си, раздался утомительный звон будильника. Саша вытянулась в постели, замерла на миг, ощу­щая тепло простыней, уют подушки, - и резким рывком села. Коли на диване уже не было. В соседней комнате горел свет, неслышными шагами ходила свекровь - Саша видела ее тень, падавшую то на стол, то на стену.

Уже тридцать лет каждое утро Анна Дмитриев­на вставала раньше всех готовить завтрак. В шкафу одно к одному лежали наглаженные поло­тенца, в буфете стояли банки с вареньями, в погребе - кадка с капустой и разные вещи, невидан­ные в Сашиной городской семье. Но главное неудобство было не в этом: молодая жена не знала, как вести себя со свекровью. Она накинула халат, поздоровалась и, пряча глаза, шмыгнула скорее в ванную. Там пахло душистым мылом и царил уте­шительный для сердца покой: там был Коля, он на­мыливал лицо перед бритьем. Саша потерлась о его плечо:

- Сказал бы ты маме, пусть не встает в такую рань, неужели бы я сама завтрак подогреть не смогла?

Коля пожал плечами, не сводя глаз с зеркала. Однажды он уже предлагал это матери, но та отве­тила, что ее сын не должен уходить на работу, поев кое-как. Коле не хотелось передавать эти слова Саше.

Началась церемония завтрака. Сегодня она тя­гостнее обычного: свекровь наказывала Сашу молчанием. Вчера она решилась учить ее шить и сразу поняла, что невестка впервые в жизни сидит за машинкой: спинку не отличает от полочки, а окат рукава для нее — совершенно неведомый зверь. Саша пыталась смеяться и шутить над собой, задавая нарочито глупые вопросы, тогда свекровь спросила, почему Сашина мама не научила ее таким простым вещам. У Саши закапали слезы, она оросила ими шитье, убежала и заперлась в своей комнате. Но свекровь распахнула дверь и ска­зала, что здесь - не коммуналка, и запираться нельзя. И вот теперь она давала невестке почув­ствовать, что та пришла в дом, где есть свои правила и традиции, и надо им подчиняться. Анна Дмитриевна и рада была бы делать это полегче, с шуткой, но с Сашей почему-то каждый раз все по­ворачивалось на драму, и общения не получалось.

Зато мать особенно оживленно заговорила с сы­ном:

- Как твой доклад?

- Нормально.

- Надеюсь, ты достаточно громко говорил?

- Конечно, мама.

- Очень важно сразу поставить себя на работе. У тебя, конечно, все прекрасно получится, я в этом уверена...

- Мама, может, чайник принести?

- ...у тебя в характере есть все, что требуется для преподавателя. И к себе требователен, и поря­док поддерживаешь... Нет, Коля, ты скажи своей жене, чтобы она все съела, что приготовлено! Вся пища здоровая, калорийная, а она ковыряется!

- Мама, ну она, значит, не хочет!

- Нет, это она нарочно показывает, что ей не нравится... Что такого она у себя дома ела?

(Дома по утрам все ели кашу, а в ужин папа го­ворил маме: «Картошка в мундире и твоя улыбка!» Ах, где же эта улыбка, что солнышко?..)

- Ну что ты говоришь, мама! Да я сам вот возьму и съем эту котлетку, вот и не о чем будет говорить...

На улице мутный свет начинающегося дня висит, как туман, шевелятся в нем черные фигурки

людей, чем дальше, тем их больше, и вот уже целая демонстрация движется к станции. За ночь земля подмерзла, нога ступает уверенно, воздух свеж, и постепенно, как природа возвращается к жизни, так Саша становится сама собой. Она уже не так цепляется за мужа, особенно, когда до нее начинает доходить смысл его увещеваний: «...только полгода, как без отца, брат с женой уехали, была большая семья, и вот... А ты непоседливая очень и выдумываешь много, это пройдет... Как лучше жизнь узнаешь, не будешь обижаться, мама тебя плохому не научит, а хозяйничать ты ведь и правда не умеешь... А я тебе во всем помогать буду», -закончил Коля, крепко сжимая ее руку и отчаянно пытаясь ее поцеловать, но Саша отвернулась.

Ей нужно было его восхищение, а не критика и обещания помочь. И она была не согласна с его при­мирительной позицией по отношению к политике матери. Он женился или нет? Он Сангин муж или мамин сын? И на что Саше эта уютная квартира, если там нет ничего ее собственного?

На узкой платформе в ожидании электрички толпился люд, кругом расстилались голые поля, далеко за ними должен быть лес, но его сейчас не видно. Слева замелькал приближающийся огонек, свет все ярче и ярче, и вот, обдавая людей сильной струей воздуха, шумно дыша, подкатила электричка и замедлила ход, скрипя тормозами.

Энергично вбирая в себя людей, она терпеливо ждала, готовая в нужный момент легко сняться с места. Не слышно ни смеха, ни разговоров, ни даже ругани: деловито, привычно все заходят в полупустые вагоны, идут прямо к месту и тут же пристраиваются спать. Встали рано, ехать дале­ко...

После бодрящей свежести раннего утра здесь властно и мягко охватывает тепло. Коля, посадив Сашу у окна, привлекает ее голову себе на плечо, и сонная истома охватывает все ее тело. Сам Коля спит, сидя прямо, но когда Сашина голова соскальзывает с плеча, он, не открывая глаз, возвращает ее на место.

А поезд мчится! Вагон уже набит, жужжит, люди плотно стоят в проходах. Коля осторожно гладит Сашу по голове: пора пробираться к выхо­ду. Он молча подает ей набитый учебниками и тетрадками портфель и улыбается сдержанно и прощально.

Общим потоком Сашу вынесло из вагона в густую толпу желающих сесть: вагон брали с боем, в азарте, шуме. Было уже около восьми утра.

Завхоз, потягиваясь и зевая, дала Саше ключи от учительской. Уборщицы только еще собирались начать утреннюю уборку. Шаги гулко раздавались по пустому коридору. На двери учительской висит объявление: педсовет. Сегодня педсовет!

Со странным чувством удовлетворения Саша читала эту грозно, в директорском духе, составлен­ную бумажку, как будто она несла с собой какое-то облегчение. Не сразу молодая учительница поняла, что этот неожиданный педсовет дает ей законное право не торопиться домой. Педсоветы здесь дело долгое. Обычно после нескольких часов обсуждений раздается чей-нибудь утомленный голос: «Кончать пора, уже в ночь пошли!». А раз в ночь, то можно попроситься ночевать в школе... Саша соображала все это, как преступница, стре­мящаяся обеспечить свое алиби.

Но в то же время ее мучила совесть: нельзя так поступать! С Колей - нельзя и даже со свекровью! Но почему, почему нельзя?! В сердце бушевала буря из обид, самолюбия, протеста про­тив трудной жизни и работы. В школе на ее уроках великовозрастные верзилы катались по классу на партах и играли на гребенках, дома Анна Дмитриевна высокомерно поднимала брови на Сангины хозяйственные неудачи, подруг рядом не было, мамы тоже, а Коля ее не утешал и не защищал...

Саше захотелось вернуться к маме и снова учиться в университете. Опять учиться лучше всех и слышать похвалы со всех сторон... Уют аудиторий, мечты, мечты! Трубадуры, прекрасные дамы, звуки хора из большой аудитории... все реальное - так далеко, а все нереальное - так близко!

Совесть мучила Сашу. Но она спрашивала себя: почему? Почему она должна, как слон сквозь джун­гли, продираться сквозь всякие понастроенные в жизни и в ней самой правила, нормы, обязанности, требования? Саша не желала во все это вникать и не хотела идти домой. Не лучше ли быть бездом­ной? И она решила ночевать в школе. И не думать о последствиях.

АННА ДМИТРИЕВНА

После ухода молодых Анна Дмитриевна реши­ла заняться уборкой. Это было испытанное средство восстановления душевного равновесия. Одела старую коричневую юбку, ситцевую полоса­тую блузку, стала расчесывать длинные волосы. Зеркало отражало статную фигуру с горделивой осанкой. «Я гордая», — предупредила она жениха. «А мне это и нравится », — ответил тот и женился на ней. И прожили тридцать лет совместной жизни, как один день. Мужа часто перебрасывали с работы на работу, чтобы «спец» не засиживался. Но везде вила гнездо для него и сыновей Анна Дмитриевна.

Дом... И вот почти одновременно пришло на нее и вдовство, и потеря сыновей: один уехал, другой прямо на глазах отчуждался от нее, и сам дом коле­бался, как бы уже не принадлежа ей. Весь привычный комплекс устоявшихся отношений с миром сдвинулся с места, и она жила в постоянной тревоге и раздражении.

Анна Дмитриевна почти не могла представить себе жизни в одиноче­стве, после своей большой семьи, но не могла также и Сашу вписать в об­раз жизни этой семьи. Та ускользала от конфликтов, и обо всем у нее были какие-то совершенно иные понятия... С ней надо спо­койно и требовательно. Пусть почувствует, кто здесь старше и умнее. Пусть и сын тоже это почувствует. В конце концов, кто здесь хозяин? Чьими трудами все здесь собрано?

Уложив волосы валиком, она отошла от зерка­ла и стала наводить порядок в большой комнате: тщательно вытерла толстобокий буфет чуть влажной тряпочкой, постелила на него свежую дорожку, сняла со стола скатерть и цветы, стрях­нула крошки на пол и, все более разгораясь нетер­пеливым жаром деятельности, принесла из кухни полное ведро воды и мягкую тряпку.

Она мыла пол сильными, гибкими движения­ми. Отодвигала массивные стулья и кадки с паль­мами, захлестывала тряпкой далеко под шкафы, и все в ней, помимо ее воли, твердило: «Это все мое! Это вся моя жизнь!».

Отжатая тряпка еще раз крепко облизала порог и, удовлетворенно шаркнув по полу, успокоилась на гвоздике за кухонной дверью. Анна Дмитриевна глубоко вздохнула, вымыла руки по локоть душистым мылом и пошла заканчивать уборку. На длинный голый стол накинула хрустящую скатерть, наискось пустила расшитую яркими цве­тами дорожку, а в середине ее поставила вазу с ис­кусственными цветами. «А маленькую комнату убрать, - подумала она, - я велю Саше, как только придет домой». На этом и порешила.

КОЛЯ

Вечером спокойствие опять было нарушено: сын вернулся один. Долго молча снимал галоши, раздевался, а мать смотрела на него. Чувствовала, что он расстроен. Она всегда чувствовала и понима­ла его настроение.

— Один? — не удержалась она. Коля ничего не ответил, пошел умываться, и только после того, как тщательно с мылом вымыл лицо и шею, вытер их жестким полотенцем и причесал волосы, сказал, что у Саши педсовет и что она остается ночевать в школе. Он сказал это тоном, не допускающим об­суждений: дело так требует.

После чая Коля не захотел даже телевизор смотреть, ушел в свою комнату, долго листал кни­ги, потом все затихло. Мать обеспокоенно загляну­ла в комнату: что уж он так переживает?! Боялась увидеть его понурое лицо, взгляд в никуда... Но Коля сидел за письменным столом и своими разбе­гающимися буковками заполнял карточку за кар­точкой: готовился к семинару. Надо жить и трудиться, что бы ни случилось. Это была его уста­новка еще с войны. Больше всего на свете он верил в труд и постоянство, и действительно, его упорство во всем, чем бы он ни занимался, приносило желанные плоды.

Но сейчас он был очень расстроен — больше, чем следовало по такому пово­ду: он просто не знал, что ему делать. Он любил Сашу, но любил и свою мать, особенно сейчас, когда остался ее един­ственной опорой.

- Могла бы и приехать, - сказала Анна Дмитриевна как бы невзначай, убирая посуду: хотела вызвать сына на разговор. Но Коля и здесь ничего не ответил, по­казывая всем своим видом, что занят.

Допоздна горел свет в деревянном домике, осве­щая сиротливый сад с черной размокшей землей, редкие фонари протянулись до станции. Мать под абажуром вышивала яркую дорожку. Она никогда не ложилась спать первая.

РАЗРЫВ

На следующий вечер Саша вернулась домой. Несколько секунд постояла перед дверью: ей не хотелось входить. Но ноги промокли, сама про­дрогла, и она осторожно постучала, чтобы ее услы­шал только Коля. Тотчас же раздались его быстрые шаги, дверь распахнулась, и Сашу обдало горячей волной его нежности и беспокойства:

- Ну что ты, где ты, - начал было он, но, увидев измызганные Сашины ноги и комья грязи на светлом пальто, быстро и молча втянул ее в прихожую, бережно снял с нее пальто, побежал в кухню, налил в таз воды... А она так и стояла, будто кукла. Взял ее за руку, усадил на табурет и уже готов был разуть и вымыть ей ноги, как в дверях кухни появилась мать. Он постеснялся и оставил Сашу мыть ноги самостоятельно, а сам пошел искать сухую обувь.

- Неужели так грязно? - удивилась свекровь. — Странно, вот Лерочка только что с поезда пришла, так ничего, все у нее в порядке...

Даже удивительно, сколько обидных вещей может уместиться в одном предложении! Эта Лерочка уже из­рядно намозолила Сашины уши. Свекровь презира­ла невестку за то, что та не умела приноровиться к их условиям жизни. В том, что Саша так намаялась и ис­пачкалась, была, конечно же, она сама и виновата... Анна Дмитриевна постояла еще немного и, больше ни­чего не сказав, ушла.

Саша уже вымылась, надела теплые домашние туфли, но все медлила в кухне. Тихо капала вода в раковину, тускло горела лампочка. Коля торопил ее: надо ужинать, надо главу учебника дочитать, надо лечь спать пораньше. Стукнула дверь - в кухню вошла соседка. Воспользовавшись ситуацией, Коля быстро повернул Сашу к двери и ввел ее, обнимая, в залитую светом, розовую, всю в цветах и пальмах комнату.

Как только открылась дверь, Анна Дмитриевна сразу же начала накладывать макароны по-флотски. Никогда Саша и Коля не любили друг друга больше, чем в этой комнате, под строгим взглядом матери. Коля сажал Сашу рядом с собой, придвинув свой стул вплотную к ее стулу, подавал ей первой и тарелку, и чашку, отзывался на каждое ее слово и движение. А Саша сидела такая маленькая и беспомощная, вся в его власти, и он этим гордился.

За чаем свекровь начала разговор. Она стара­лась придать своим словам уверенный и спокойный тон, но все равно прорывалась нервная озлоблен­ность, даже с дыханием она никак не могла справиться.

- Вот, я тут убиралась вчера, и вашу комнату... Тебя что, твоя мать к порядку не приучала? Прихо­дит, когда хочет, уходит, когда хочет, живет, как

ей нравится, а кто за тебя твои обязанности будет выполнять? Это — дом, а не гостиница! Я... это ты ей скажи, Коля, я ей не домработница! Выдумки какие - в школе ночевать! Да у Коленьки во всю его жизнь... а ему дальше, чем тебе, ездить!

Саша, полыхая румянцем, сложила руки на столе. Коля видел только пылающее ушко из-под пряди черных волос. Он молча пил свой традицион­ный второй стакан чаю и надеялся, что и на этот раз все обойдется. В конце концов, о чем разговор? Женщины всегда преувеличивают, вместо того чтобы просто взять и все организовать. Он поставил стакан на блюдце:

- Мама, Сашенька занята, ей трудно в школе. Ездить далеко, вставать рано. Ну, давай догово­римся, что нужно сделать...

- Ты что же, потакаешь ее выходкам?! Ты ей скажи... Вовсе решила дома не появляться! Если любит, как она это всем своим видом показывает.... Так не поступают!..

Наконец-то она высказала главное - само выр­валось! Глаза ее гневно сверкали, она искала глаз Саши, чтобы сокрушить ее, но та упорно не поднимала взгляда. Она твердо знала, как ее учили дома, что нельзя отвечать ненавистью на нена­висть. Нельзя! Молчать, молчать... Но никаким воспитанием не изменишь природу человека. Мож­но всему научить, но нет сил противостоять иску­шению! Саша смотрела на красную, жилистую шею свекрови, и ей становилось все более душно.

- Посмотри мне в глаза! - приказала та и впилась глазами в Сашу. - Не можешь? Совесть тебя заела?..

Она не успела закончить. С Сашей случилось что-то невероятное. Она как-то забеспокоилась, повернулась направо, налево, встала, и, не в силах избавиться от навалившейся на нее духоты, вдруг ударила со всего размаха кулаком по столу.

- Замолчите! - хрипло крикнула она и рвану­лась к свекрови, роняя стулья. У нее было одно единственное желание - заставить замолчать этот извергающий злобу рот.

Коля мгновенно вышел из оцепенения и, схва­тив ее в охапку, бросил на диван. Всё! Притворная вежливость, показная сдержанность были сметены шквалом вышедших из-под контроля чувств. Саша разъяренно смотрела прямо в лицо свекрови и не сдерживала рвущихся с языка слов. И о ненависти своей к этому дому, и о рабстве своем, и о том, что ноги ее здесь больше не будет.

Анна Дмитриевна сидела бледная, строгая. Потом вдруг уронила голову на руки и разрыда­лась.

МАМА

Когда мама Саши узнала обо всем происшедшем, она закрыла глаза, и перед ней далекой болью про­неслись картины ее собственной жизни — сначала с мачехой, а затем и со свекровью. Мачеха сражалась за сердце отца, преданного своей покойной жене и до­чери, а свекровь сражалась за сердце своего сына, и тем яростнее, чем безнадежнее.

И вот теперь доченька, радость и драгоценность ее жизни, полученная через муки как дар Божий, отдана в чужой дом. Родная мать ее лишилась, а чужая не приняла... Но — стоп! Бушующая в сердце буря - это всего лишь чувства, те самые «глубокие воды», которые мудрый человек вычерпывает до дна. Мама успокоилась и стала размышлять пред Лицом Божьим.

«Прости меня, Господи! Это все человеческое: свекрови, невестки, ревность, соперничество. Ус­мири эту бурю в Сашином сердце, и в моем - тоже. В ней нет истины и смысла, одна суета, пустое... Дай увидеть Твою истину, а в этой боли — Твое воинствование: этот удар - не по Сашеньке, этот удар - по мне... Не дай дочери озлобиться, хотя она и не понимает происходящего, а я славлю Тебя и превозношу, Бога моего, Спасителя, Защитника, скорого Помощника в бедах. Выведи Сашу с Колей из этого дома, огради их семью от злых языков, благослови их!».

Мгновенный покой сошел в сердце матери. Глав­ное — не нарушать Божьего закона, не давать места дьяволу. Не надо трогать дом Колиной матери. Там -свой порядок, свои правила и обычаи, свой нажитый уклад жизни. Надо уйти. Бог дал Свое определение для молодой семьи: «.. .оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть». И все рассуждения о справедливости или доброте здесь ни при чем.

Мама вспомнила, как Саша звонила Коле после смерти его отца.

- Какой голос был у него? - спросила она.

- Счастливый... - недоуменно ответила Саша.

Счастлив был оттого, что Саша позвонила - по­няла мама. «...И утешился Исаак в печали по матери своей » — вспомнилась ей строчка из Библии о том, как Исаак встретил свою Ревекку.

СЕМЕЙНЫЙ ОЧАГ

Смерть отца... Именно это событие разрушило Колины планы снять у родственницы комнату и начать самостоятельную жизнь. Пожале­ли мать, по-человечески пожалели, и - на­рушили Божий порядок.

Аврааму тоже по-человечески было жаль изгонять Агарь и Измаила из свое­го дома. Мальчику было 15 лет, и за эти годы отец успел к нему привязаться. Возможно, и к Агари тоже. Но Бог велел ему слушаться Сарры, которая сказала: «...выгони эту рабыню и сына ее, ибо не наследует сын рабыни сей с сыном моим Исааком. И показа­лось это Аврааму весьма неприятным ради сына его». Но он послушался Бога. И Бог благословил его.

Бог серьезно относится к семье — и к родителям, и к детям. Он дает жизнь новой семье, но сохраняет и преем­ственность поколений:все семейные традиции уже заложены в детях, Коля внесет свое, и Саша — свое, и при взаимной любви сложится нечто новое. Так не то размышляла, не то молилась мама, проверяя Божьим Словом свои мысли.

Но была у мамы и еще одна тайная мысль, кото­рая присутствовала во всем, что было связано с Са­шей: чтобы дочери была дана возможность сосредоточиться на своем внутреннем человеке, заг­лянуть в себя, собраться, выработать собственные понятия, обрести глубину и познать своего Господа, о Котором столько слышала с детства и к Которому прибегала в критические минуты жизни - и среди бомбежек, и перед поступлением в университет, и перед свадьбой. Но проходила острая нужда, прохо­дила и потребность в общении с Богом. Мама хотела уберечь Сашу и все, что в ней. Он не будет ломать ее. Ценность личности, слабенький огонек веры - пока не осознавались Сашей, она реагировала на притес­нения на уровне инстинкта.

«О, Господи, помоги ей и защити ее, не дай, чтобы семечко, посаженное в ее душе, было затоп­тано! Это мое желание, но оно - и Твое тоже. Верю, что Ты сохранишь Сашу от зла. Благодарю! Да бу­дет над ней воля Твоя, благая и совершенная!..» Мама попросила у Господа мудрости на практичес­кие шаги, потому что всегда предпочитала действо­вать незамедлительно.

Поручила Саше искать собственное жилье. Время было тяжелое, и жилья нигде не было никакого. Ме­нять тоже было нечего: родители Саши жили в другом городе, в коммуналке. Наконец Саша нашла утеплен­ную верхушку дачного домика - 9 метров жилья. Сто­ила она в тридцать раз больше, чем зарабатывала Саша в двух школах.

Покупка обескровила всю семью: мама с легким сердцем отдала все свои сбережения, которые копила на лечение, бабушка —свои «похоронные», сестрен­ка в течение двух лет отдавала свои стипендии. Отец, который почти все время проводил в экспедициях, внимательно выслушал маму и долго молчал. Он по­нял ее, но сумма превышала его возможности, а зай­мами он никогда в жизни не пользовался, считая жизнь не по средствам грехом. Но, посмотрев в мамины глаза, он решился обратиться с просьбой к другу - тот отказал. Зато ма­лознакомый сотрудник с великим ува­жением, и даже с радостью, предложил свою помощь.

Полной суммы все равно не на­бралось, но Саша договорилась с продавцами об оплате в рассроч­ку, и целый год ее зарплата ухо­дила на выплаты долга.. Коля половину своей зарплаты отдавал матери, чтобы та материально не страдала после их ухода. На другую половину они жили, кашей и кар­тошкой, а по воскресеньям покупа­ли вяземские пряники. Коля какое-то время метался в заботах между матерью и женой. Но когда уз­нал, что у них к осени будет малыш, все встало на свои места: это его се­мья, его место — здесь.

Марина Сергеевна Каретникова

Продолжение следует...

назад