Мы и наши дети



Обычное женское дело, или как я рожала


Новая жизнь. Внутри меня. Не было — и есть. Непостижимо, не могу охватить разу­мом: как оно живет во мне, это существо, откуда это чудо? Вот бьется его сердечко, гораздо чаще, чем мое. Вот ножка «застря­ла» у меня в ребрах. А это — маленькие руч­ки занялись работой: может, носик зачесал­ся или надо поправить выбившийся из «при­чески» локон. А сейчас попка пришла в дви­жение: раз-два, раз-два. У него зарядка, и я дышу в ритме, который он задает, — иначе просто нечем дышать, он уже большой, мой малыш. Я так долго думала о нем, ждала его, я его люблю, ощущаю его постоянно, даже во сне. Скоро я его увижу. Первая встреча — какой она окажется? И вообще, как это все будет?

Конечно, прочитано много разных кни­жек, я знаю, на какие этапы делится весь про­цесс родов, когда и как дышать... Я знаю всю теорию — почему бы мне не справиться с практикой? Все вокруг рожают, целый этаж в роддоме наполнен такими же неуклюжими, с огромными животами женщинами, как и я. И рожают как-то, и ничего страшного... Гос­поди, как страшно! Почему-то кажется, что именно со мной случится что-нибудь нехо­рошее: а вдруг я умру? А вдруг с ребенком что-нибудь? А если... Нет, нельзя думать о плохом, не буду об этом думать. Но вдруг, все-таки... Что же так спина разболелась? И не спится совсем, улечь­ся никак не могу. Эти последние недели так тя­гостны — скорей бы уж все случилось. Вот и жи­вот стал чаще болеть, и поясницу тянет. Да что со мной сегодня? О, Боже! Не­ужели началось? Что же мне делать? Так, главное — не па­никовать. Может, это еще и не то. Надо посчитать. Счи­таю схватки. Точно, началось: 5-7 минут — схватка. Значит, скоро.

Велели собирать все вещи, постельное белье, чашки-ложки, продукты (все при­несено с собой из дома, потому что в роддо­ме есть только кровати и матрасы). С веща­ми — в санпропускник. Тяжеловато. Моюсь под душем: вода xoлодная, лица дежурных не­довольные: на дворе ночь, все хотят спать. Но мой малыш хочет родиться, и с этим спо­рить трудно.

Меня проводили до предродовой пала­ты. Там уже двое маются, я третья. Хочется спать, но боли усиливаются. Акушер, врач и медсестра где-то не с нами. Нам троим — дела нет друг до друга: одна опирается на холодную стену то животом, то спиной, дру­гая повисает между двумя железными крова­тями, поджимая ноги, я то и дело вскакиваю с постели и совершаю то наклоны, то присе­дания. Нам так легче. Между схватками мо­люсь, чтобы все это скорее кончилось. Каж­дый час заходят кого-то осмотреть, мы заг­лядываем врачу в глаза с надеждой, что по­зовут в родильную, мы уже поскуливаем по-щенячьи — не то от боли, не то от жалости к себе. Нет, опять никого не позвали. И так три часа. Господи, помоги! Из меня рвется то ли крик, то ли стон. Снова приходит врач и — о счастье! — забирает меня с собой.

Душа моя ликует и хочет петь, мне уже кажется, что осталось всего ничего — так, пустячок. Как бы не так! Уложили на холод­ный стол, прижали мои голые ноги к желез­ным подставкам. Конец августа, глубокая ночь. Я не знаю, что раздражает сильнее: боль или холод. Акушерка ушла в другую ком­нату и кричит оттуда, чтобы я тужилась. Вок­руг ни души, полумрак. А если ребенок на пол? Не буду. Пришла, ругает меня, что «про­дышала» схватку. У меня нет сил, чтобы сер­диться на ее ворчание, что, мол. рожать не умеют — а туда же, что тужусь я неправиль­но, что дышу не так, и вообще... Пришла врач, назвала меня по имени, я приободрилась. Снова схватка. Тужусь, еще сильнее. Что-то произошло, возле меня началась суета, са­нитарка побежала за тазиком. Говорят, го­ловка родилась. Слава Тебе, Господи! Теперь дальше. Опять схватка, вновь тужусь... Что-то отделилось от меня. Зафыркало. Ничего не вижу. Ну вот, показали. Девочка. Моя дочь. Я — мама. Боже, какое счастье! Из меня рвет­ся полусмех-полувсхлип. Моя Анечка кри­чит очень громко — значит, все хоро­шо, она дышит, она живет. От меня на время отошли — ее обмывают, изме­ряют, взвешивают, пеленают.

Но со мной еще не все — роды пла­центы, осмотр... Что такое? Все забега­ли, заторопились, у изголовья вдруг возник заспанный мужчина в помя­том халате. Он берет мою руку, считает пульс. Это анестезиолог. У меня ослож­нения. Врач уже переодела халат и перчатки, готовит какие-то инструменты. Последнее, что я вижу и чувствую, — игла, входящая в вену.

Я мчусь по узкому коридору с огромной скоростью, стены ослепительно белоснежны, но одновременно прозрачны и сверкающи, как хрусталь. Мне хорошо и спокойно, я уже могу соображать. Где я? Умерла? Все про­странство вокруг залито ярким снегом, но он не заставляет жмуриться, а вызывает вос­торг. Если я умерла, то я где-то у Бога. Это мне совершенно ясно. Но полет продолжа­ется, я начинаю различать какие-то звуки — это голоса. Возвращается ощущение своего тела. Над ним еще производят какие-то ма­нипуляции. Открываю глаза. На столе у сте­ны под специальной лампой педиатр осмат­ривает новорожденную, потом ее пеленают, она кричит. Санитарка подносит ее к моей груди, дочь жадно чмокает губками. Мне боль­но и радостно — теперь я мать. Это что-то совсем новое, к чему я еще не привыкла.

Тем временем операция на мне подхо­дит к концу, врач делает последние стежки. Мою маленькую крикунью уносят в детское отделение, а меня везут назад в палату. От поверхности каталки до сетки кровати — метр высоты. Мне говорят: прыгай, перекла­дывать некому. Я скатываюсь и плюхаюсь в кровать (и как она выдержала?). Все тело уже не дрожит, а трясется от холода. Меня на­крывают одеялом, я надеюсь наконец со­греться, но надежда напрасна — врач назна­чает пузырь со льдом на живот. Продолжаю трястись, ног уже и вовсе не чувствую, но все подавляет единственное желание: я смер­тельно устала и хочу спать. Погружаюсь в дремоту, прерываемую время от времени стонами двух отставших от меня по времени рожениц. Мне повезло — мои роды были ско­рыми, всего три с половиной часа, я счаст­ливица. Засыпаю с этой мыслью. Сквозь сон слышу, как женщин уводят рожать: сначала одну, потом другую. Привезли их тихих, как и меня. Они тоже устали, мы все спим до утра.

Утренний обход. Нас осматривают, зас­тавляют вставать и ходить. Пытаюсь встать. Получается с третьей попытки. Снова ложусь, через час начинаю ходить. Вскоре освобож­дают послеродовую палату, и нас переводят на другой этаж, потом приносят детей на кормление. Вот когда мы знакомимся с эти­ми крошечными человечками. Уже не помним ночного кошмара, нам кажется, что все про­шло удачно и успешно. Мы молодцы. Вспо­минаем о мужьях, предвкушаем их реакцию на отцовство, мечтаем о следующих родах.

Господи, как немного надо женщине — вот оно, счастье. Трудится возле маминой гру­ди, старательно добывает пропитание. Забы­ты и боль, и страдания, и все девять месяцев ожидания и сомнений — рядом теплое тель­це, сопящий носик, так напоминающий мой собственный, '»папины» губки, причмокива­ющие от удовольствия, изящные крохотные ушки, которые слышат теперь совсем по-дру­гому. И можно целовать эти щечки и шеп­тать ласковые слова в эти ушки, можно об­нять и прижать к себе своего ребеночка, петь ему нежные песенки и улыбаться этим глаз­кам. Мое дитя. Спасибо Тебе, Господи, за это чудо.


О СЕБЕ

Родилась в русской семье в сибирском городе Новокузнецке в 1969 году. Дед и баб­ка — православные, переселились из Пен­зенской губернии в 1929 году в начале Кузнецкстроя (и совсем не от хорошей жизни). Дед Иван Никифорович был славным, чест­ным человеком, и мне не стыдно носить его фамилию. Он варил сталь и на танки, и на рабочие станки, но не мог мириться с лице­мерием, за что не получил ни ордена Лени­на, ни Героя соцтруда. Бабушка Мария Семе­новна родила 16 детей, но выжили только 4 девочки, одна из них — моя мама. На ее жен­скую долю выпала горестная судьба матери-одиночки: работа на две ставки, жесткий ре­жим экономии на всем, праздники в одино­честве. Все попытки создать семью остались безуспешными, и это горе часто заливалось вином (и не только им). На мою пеструю, но в общем приличную биографию пришлись и счастливое (без иронии) октябрятско-пионерское детство, и комсомольская юность (скучная, т. к. комсомольская — я была сек­ретарем первичной организации, комсоргом класса, — но развеселая все же, юность). За­кончила филфак пединститута, занималась фольклором и фольклористикой, пела на разных сценах, преподавала в школах и в том же институте русский язык, литературу, на­родную культуру. В 1993-96 гг. училась в СПХУ, вышла замуж, в счастливом браке ро­дила двух дочерей, снова работала в школе, в институте, в издательском доме, в газете (кор­ректором), теперь снова учусь в СПХУ и жду третьего ребенка.

Путь к Богу был долгим, но не мучитель­ным. Хотя, с мирской точки зрения, я выгля­дела вполне благополучно: отличница, соли­стка, перспективный специалист, — сама о себе я знала гораздо больше: грешница. Но поскольку все мое окружение «попробова­ло» в этом мире еще больше, мои собствен­ные грехи меркли и тускнели на таком фоне. Когда же я увидела людей, живущих совсем иначе, услышала их проповеди, истории их нелегких судеб, мне стало очень страшно: я поняла, что останусь в церкви, и поняла, что мне не позволят совместить «сектантство» и «высокое звание» преподавателя высшей шко­лы. Так оно и вышло: из института пришлось уйти, в школе ограничились строгим пре­дупреждением о нераспространении своих личных убеждений на детей. Сценическую деятельность пришлось прекратить по сове­ту церковных служителей.

Каялась я сознательно, дома, «на всякий случай»: если Бог есть, то в ад не попаду. А потом стало происходить то великое таин­ство, которое называется «работой» Святого Духа. Я изменилась настолько, что к Господу один за другим обратились с покаянием все мои близкие. Особенно радовало покаяние мамы. Надеюсь, что Дух Святой и сейчас «ра­ботает» в нас.


Елена Китаева,

студентка Санкт-Петербургского

христианского университета

назад

Hosted by uCoz