Мы и наши дети
Обычное женское дело, или как я рожала
Новая жизнь. Внутри меня. Не было — и есть. Непостижимо, не могу охватить разумом: как оно живет во мне, это существо, откуда это чудо? Вот бьется его сердечко, гораздо чаще, чем мое. Вот ножка «застряла» у меня в ребрах. А это — маленькие ручки занялись работой: может, носик зачесался или надо поправить выбившийся из «прически» локон. А сейчас попка пришла в движение: раз-два, раз-два. У него зарядка, и я дышу в ритме, который он задает, — иначе просто нечем дышать, он уже большой, мой малыш. Я так долго думала о нем, ждала его, я его люблю, ощущаю его постоянно, даже во сне. Скоро я его увижу. Первая встреча — какой она окажется? И вообще, как это все будет?
Конечно, прочитано много разных книжек, я знаю, на какие этапы делится весь процесс родов, когда и как дышать... Я знаю всю теорию — почему бы мне не справиться с практикой? Все вокруг рожают, целый этаж в роддоме наполнен такими же неуклюжими, с огромными животами женщинами, как и я. И рожают как-то, и ничего страшного... Господи, как страшно! Почему-то кажется, что именно со мной случится что-нибудь нехорошее: а вдруг я умру? А вдруг с ребенком что-нибудь? А если... Нет, нельзя думать о плохом, не буду об этом думать. Но вдруг, все-таки... Что же так спина разболелась? И не спится совсем, улечься никак не могу. Эти последние недели так тягостны — скорей бы уж все случилось. Вот и живот стал чаще болеть, и поясницу тянет. Да что со мной сегодня? О, Боже! Неужели началось? Что же мне делать? Так, главное — не паниковать. Может, это еще и не то. Надо посчитать. Считаю схватки. Точно, началось: 5-7 минут — схватка. Значит, скоро.
Велели собирать все вещи, постельное белье, чашки-ложки, продукты (все принесено с собой из дома, потому что в роддоме есть только кровати и матрасы). С вещами — в санпропускник. Тяжеловато. Моюсь под душем: вода xoлодная, лица дежурных недовольные: на дворе ночь, все хотят спать. Но мой малыш хочет родиться, и с этим спорить трудно.
Меня проводили до предродовой палаты. Там уже двое маются, я третья. Хочется спать, но боли усиливаются. Акушер, врач и медсестра где-то не с нами. Нам троим — дела нет друг до друга: одна опирается на холодную стену то животом, то спиной, другая повисает между двумя железными кроватями, поджимая ноги, я то и дело вскакиваю с постели и совершаю то наклоны, то приседания. Нам так легче. Между схватками молюсь, чтобы все это скорее кончилось. Каждый час заходят кого-то осмотреть, мы заглядываем врачу в глаза с надеждой, что позовут в родильную, мы уже поскуливаем по-щенячьи — не то от боли, не то от жалости к себе. Нет, опять никого не позвали. И так три часа. Господи, помоги! Из меня рвется то ли крик, то ли стон. Снова приходит врач и — о счастье! — забирает меня с собой.
Душа моя ликует и хочет петь, мне уже кажется, что осталось всего ничего — так, пустячок. Как бы не так! Уложили на холодный стол, прижали мои голые ноги к железным подставкам. Конец августа, глубокая ночь. Я не знаю, что раздражает сильнее: боль или холод. Акушерка ушла в другую комнату и кричит оттуда, чтобы я тужилась. Вокруг ни души, полумрак. А если ребенок на пол? Не буду. Пришла, ругает меня, что «продышала» схватку. У меня нет сил, чтобы сердиться на ее ворчание, что, мол. рожать не умеют — а туда же, что тужусь я неправильно, что дышу не так, и вообще... Пришла врач, назвала меня по имени, я приободрилась. Снова схватка. Тужусь, еще сильнее. Что-то произошло, возле меня началась суета, санитарка побежала за тазиком. Говорят, головка родилась. Слава Тебе, Господи! Теперь дальше. Опять схватка, вновь тужусь... Что-то отделилось от меня. Зафыркало. Ничего не вижу. Ну вот, показали. Девочка. Моя дочь. Я — мама. Боже, какое счастье! Из меня рвется полусмех-полувсхлип. Моя Анечка кричит очень громко — значит, все хорошо, она дышит, она живет. От меня на время отошли — ее обмывают, измеряют, взвешивают, пеленают.
Но со мной еще не все — роды плаценты, осмотр... Что такое? Все забегали, заторопились, у изголовья вдруг возник заспанный мужчина в помятом халате. Он берет мою руку, считает пульс. Это анестезиолог. У меня осложнения. Врач уже переодела халат и перчатки, готовит какие-то инструменты. Последнее, что я вижу и чувствую, — игла, входящая в вену.
Я мчусь по узкому коридору с огромной скоростью, стены ослепительно белоснежны, но одновременно прозрачны и сверкающи, как хрусталь. Мне хорошо и спокойно, я уже могу соображать. Где я? Умерла? Все пространство вокруг залито ярким снегом, но он не заставляет жмуриться, а вызывает восторг. Если я умерла, то я где-то у Бога. Это мне совершенно ясно. Но полет продолжается, я начинаю различать какие-то звуки — это голоса. Возвращается ощущение своего тела. Над ним еще производят какие-то манипуляции. Открываю глаза. На столе у стены под специальной лампой педиатр осматривает новорожденную, потом ее пеленают, она кричит. Санитарка подносит ее к моей груди, дочь жадно чмокает губками. Мне больно и радостно — теперь я мать. Это что-то совсем новое, к чему я еще не привыкла.
Тем временем операция на мне подходит к концу, врач делает последние стежки. Мою маленькую крикунью уносят в детское отделение, а меня везут назад в палату. От поверхности каталки до сетки кровати — метр высоты. Мне говорят: прыгай, перекладывать некому. Я скатываюсь и плюхаюсь в кровать (и как она выдержала?). Все тело уже не дрожит, а трясется от холода. Меня накрывают одеялом, я надеюсь наконец согреться, но надежда напрасна — врач назначает пузырь со льдом на живот. Продолжаю трястись, ног уже и вовсе не чувствую, но все подавляет единственное желание: я смертельно устала и хочу спать. Погружаюсь в дремоту, прерываемую время от времени стонами двух отставших от меня по времени рожениц. Мне повезло — мои роды были скорыми, всего три с половиной часа, я счастливица. Засыпаю с этой мыслью. Сквозь сон слышу, как женщин уводят рожать: сначала одну, потом другую. Привезли их тихих, как и меня. Они тоже устали, мы все спим до утра.
Утренний обход. Нас осматривают, заставляют вставать и ходить. Пытаюсь встать. Получается с третьей попытки. Снова ложусь, через час начинаю ходить. Вскоре освобождают послеродовую палату, и нас переводят на другой этаж, потом приносят детей на кормление. Вот когда мы знакомимся с этими крошечными человечками. Уже не помним ночного кошмара, нам кажется, что все прошло удачно и успешно. Мы молодцы. Вспоминаем о мужьях, предвкушаем их реакцию на отцовство, мечтаем о следующих родах.
Господи, как немного надо женщине — вот оно, счастье. Трудится возле маминой груди, старательно добывает пропитание. Забыты и боль, и страдания, и все девять месяцев ожидания и сомнений — рядом теплое тельце, сопящий носик, так напоминающий мой собственный, '»папины» губки, причмокивающие от удовольствия, изящные крохотные ушки, которые слышат теперь совсем по-другому. И можно целовать эти щечки и шептать ласковые слова в эти ушки, можно обнять и прижать к себе своего ребеночка, петь ему нежные песенки и улыбаться этим глазкам. Мое дитя. Спасибо Тебе, Господи, за это чудо.
О СЕБЕ
Родилась в русской семье в сибирском городе Новокузнецке в 1969 году. Дед и бабка — православные, переселились из Пензенской губернии в 1929 году в начале Кузнецкстроя (и совсем не от хорошей жизни). Дед Иван Никифорович был славным, честным человеком, и мне не стыдно носить его фамилию. Он варил сталь и на танки, и на рабочие станки, но не мог мириться с лицемерием, за что не получил ни ордена Ленина, ни Героя соцтруда. Бабушка Мария Семеновна родила 16 детей, но выжили только 4 девочки, одна из них — моя мама. На ее женскую долю выпала горестная судьба матери-одиночки: работа на две ставки, жесткий режим экономии на всем, праздники в одиночестве. Все попытки создать семью остались безуспешными, и это горе часто заливалось вином (и не только им). На мою пеструю, но в общем приличную биографию пришлись и счастливое (без иронии) октябрятско-пионерское детство, и комсомольская юность (скучная, т. к. комсомольская — я была секретарем первичной организации, комсоргом класса, — но развеселая все же, юность). Закончила филфак пединститута, занималась фольклором и фольклористикой, пела на разных сценах, преподавала в школах и в том же институте русский язык, литературу, народную культуру. В 1993-96 гг. училась в СПХУ, вышла замуж, в счастливом браке родила двух дочерей, снова работала в школе, в институте, в издательском доме, в газете (корректором), теперь снова учусь в СПХУ и жду третьего ребенка.
Путь к Богу был долгим, но не мучительным. Хотя, с мирской точки зрения, я выглядела вполне благополучно: отличница, солистка, перспективный специалист, — сама о себе я знала гораздо больше: грешница. Но поскольку все мое окружение «попробовало» в этом мире еще больше, мои собственные грехи меркли и тускнели на таком фоне. Когда же я увидела людей, живущих совсем иначе, услышала их проповеди, истории их нелегких судеб, мне стало очень страшно: я поняла, что останусь в церкви, и поняла, что мне не позволят совместить «сектантство» и «высокое звание» преподавателя высшей школы. Так оно и вышло: из института пришлось уйти, в школе ограничились строгим предупреждением о нераспространении своих личных убеждений на детей. Сценическую деятельность пришлось прекратить по совету церковных служителей.
Каялась я сознательно, дома, «на всякий случай»: если Бог есть, то в ад не попаду. А потом стало происходить то великое таинство, которое называется «работой» Святого Духа. Я изменилась настолько, что к Господу один за другим обратились с покаянием все мои близкие. Особенно радовало покаяние мамы. Надеюсь, что Дух Святой и сейчас «работает» в нас.
Елена Китаева,
студентка Санкт-Петербургского
христианского университета