Кухонный разговор

«Что бы было с миром и с нами, мужчинами, если бы у женщин не было великодушия и они не проявляли бы его? Без женщин-врачей, телеграфисток, адвокатов, ученых, сочинительниц мы обойдемся, но без матерей, помощниц, подруг, утешительниц, любящих в мужчине все то лучшее, что есть в нем, и незаметным внушением вызывающих и поддерживающих в нем все это лучшее, — без таких женщин плохо было бы жить на свете... Не было бы Клары у Франциска Ассизкого, не было бы на каторге жен декабристов, не было бы у духоборов их жен, которые не удерживали мужей, а поддерживали их в их мученичестве за правду, не было бы тысяч и тысяч безвестных, самых лучших, как все безвестное, женщин, утешительниц пьяных, слабых, развратных людей, тех, для которых нужнее, чем кому-нибудь, утешения любви.» (Л. Толстой, "Послесловие к рассказу Чехова «Душечка»", 1906)

Готовить пищу — утомительное и весьма прозаичное занятие, монотонное и неблагодарное. Порой муж придет, уткнется в газету и не заметит, что у него на тарелке. Или наоборот — вы всего наготовили, а гости увлеклись беседой и все оставили на столе. Для кого старалась?

Признаюсь, что я до своего уверования жила, как обычная советская эмансипированная женщина, более-менее свободная от кухни. Оставляла мужу записку, что приготовить. Считала, что проявила максимум заботы. И лишь много позже, когда перестала уходить на работу с утра до самого вечера, поняла прелесть домашней жизни, стала испытывать ни с чем не сравнимую тихую радость: не торопясь, приготовить самое обыденное, хотя бы борщ, но подать тарелку мужу с любовью, сесть напротив, поговорить, а то и просто помолчать вдвоем. Конечно, до идеальной жены — по Домострою — мне далеко, но теперь я не считаю приготовление пищи «крепостным правом» или постылой обязанностью. Это — мой язык любви, мой безмолвный разговор с теми, кого я люблю, особенно, если это мои внуки, которые только и ждут от меня, бабушки, «чего-нибудь вкусненького», а главное, чтобы я не торопилась и спокойно посидела за столом, вникла в их проблемы и переживания.

Кухня — это самое теплое, обжитое и любимое всеми место. И в моей семье, как у всех, порой не хватает денег и приходится что-то придумывать, вроде кабачковых оладьев, клюквенного киселя или ржаных сухариков. Мне часто приходится бывать у одной бедной вдовы. Как она сводит концы с концами — для меня загадка. Но она всегда покормит меня вкуснейшими тоненькими блинами с заветной прошлогодней баночкой варенья. Разве это не царское угощенье, когда вкусная пища приправлена сердечным вниманием!

Язык любви — какой он бывает разный! Я знала семью, где все конфликты решались тогда, когда жена или муж принимались мыть пол. В комнате дышалось свежо, «пар» куда-то уходил, рождалось безмолвное примирение. Другой муж считал роскошью покупать цветы, а жена вечно обижалась на отсутствие романтики в отношениях («нельзя вечно считать каждую копейку!»). И только после похорон мужа она поняла, что он объяснялся ей в любви каждый вечер: в его рабочем портфеле всегда был пакетик молока и пачка творога. Завтрак был обеспе­чен, одной заботой в доме становилось меньше. А она искала глазами букет...

Для моего мужа признание в любви звучит, когда я соберусь с силами и протру ему овсяный кисель — предмет его мечтаний. Но до чего нудно его готовить! Зато потом муж такой милый и добрый!

Наверное, дорогие мои сестрички, вы, как и я в свое время, с насмешкой читали «Старосветских помещиков» Гоголя, улыбались над несовременной и трогательной па­рой — Пульхерией Ивановной и Афанасием Ивановичем. Разве это любовь, спросит кто-то? Нашли Ромео и Джу­льетту! Да, представьте себе, это посильнее Ромео и Джу­льетты: пронести через годы нежную привязанность, не­возможность жить друг без друга.

Ничего себе любовь! Только и говорили старички, как о еде.

— «Чего бы такого поесть мне, Пульхерия Ивановна?»

— «Чего же бы такого? — говорила Пульхерия Ивановна. — Разве я пойду, скажу, чтобы вам принесли вареников с ягодами, которых приказала я нарочно для вас оставить?—

— «И то добре», — отвечал Афанасий Иванович.

— «Или, может быть, вы съели бы кисельку?»

— «И то хорошо».

Лишь в последние годы, когда я стала перечитывать всю нашу русскую классику в свете Евангелия, я совсем по-другому поняла и Гоголя, и «Старосветских помещиков». Вовсе это не насмешка, не обличение «узких» мещанских нравов, как нас учили раньше в школе. Это своего рода авторская ностальгия по кухне маменьки или вообще мечта Гоголя, часто голодного, неухоженного, бездомного, проведшего всю свою недолгую жизнь в разъездах, по гостиницам, по чужим людям. Как вспоминают его современники, он всегда любил вкусно поесть в гостях. Кто знает, может, это чревоугодие, а может, тоска по несбывшемуся семейному счастью.

Мир Пульхерии Ивановны — это радушие, гостеприимство, чистосердечие... Мы вечно впадаем в крайности. И чревоугодие — грех, и небрежение, отсутствие заботы о порядке, о здоровье своего тела — тоже своего рода грех. Пост, аскетизм, воздержание — все на своем месте, но Господь дал нам землю, ее дары, ее плоды — в радость. Какое разнообразие вкуса, цвета, аромата плодов земли отмечаем мы на празднике жатвы. Великолепна громадная желтая тыква, а если ее еще и приготовить красиво и вкусно? Чего стоят наши слова о любви к домашним, если мы не любим и не умеем вкусно готовить? А главное, не жаловаться на «удел» женщины.

Счастливые мы, женщины, что Господь дал многим из нас этот дар — вить семейное гнездо, вести дом. И еда — это не просто необходимость или скучная проза жизни, а возможность проявить свои таланты, не так ли, дорогие? Как тут не вспомнить другую литературную героиню — Агафью Матвеевну из «Обломова» Гончарова, которая не умела петь романсы, как Ольга, не умела вести разговоры об искусстве, зато перед глазами Обломова были вечно двигающиеся локти Агафьи Матвеевны: печет пирожки, разделывает птицу, штопает, шьет, готовит соленья. И ведь именно этот домашний уют приводил в ужас делового Штольца, он кричал лежащему на диване Обломову: «Бездна! Ты погиб!» Безответная душа, Агафья Матвеевна, любила Обломова так, как умела, как могла, молилась за него, страшно переживала, если не могла покормить его чем-то вкусным.

Перечитайте последние страницы романа «Обломов», взгляните на эту самоотверженную женщину по-другому: какая она милая, любящая, смиренная, ни во что ставящая себя. Любовь ее не натужная, как у Ольги, а естественная. Ольга все экзаменовала бедного Обломова, переделывала по своему образцу. Пожилые сестры знают, какой это напрасный труд — переделывать мужа. В чем-то супруги, конечно, притираются друг ко другу, в чем-то меняются, но ломка личности — всегда крайне болезненна для брака, многие это знают по собственному горькому опыту. Каждый из нас — тяжелая ноша для Господа, но наш Христос — несет и милует, милует и несет на руках... Но вернемся на кухню. Я не совсем понимаю женщин, которые порой так начинают гореть на общественном поприще, что домашний очаг у них не то что тлеет, а остывает. А они еще обижаются и плачут, когда муж подает на развод, и думают, что терпят за веру безвинно. Мне даже не хочется приводить известную строчку — «кто о домашних не печется, тот хуже неверного». Не от страха наказания мы любим ближних, нет, любовь, как дыхание, — легка и естественна, но любовь обязательно проявляет себя в чем-то обыденном, малом, повседневном. Возрадуйтесь нашему с вами особому женскому предназначению и служению, которое дал нам Господь, для нашего личного и общечеловеческого блага, сделав наше женское сердце более мягким и жалостливым, а руки — быстрыми и пригодными для всякого домашнего творчества, будь это создание пышного пирога или незаметная заплатка. Господи, благодарю Тебя за то, что Ты создал меня женщиной!

Ольга Колесова,

член Санкт-Петербургского Союза журналистов

назад