Христианский рассказ
Мама, научи меня молиться!
Отрывок из автобиографической повечти М.С.Каретниковой "Клетчатый фартучек" - о дочери верующей мамы,
о ее первых трудных шагах семейной жизни.
Слова горячей материнской молитвы звучали в ночи: "Я верю, Господи, что Ты найдешь мою дочь Сашу во время, определенное Тобою! Я посвятила ее Тебе, когда она еше не родилась, и Ты дал ей родиться вопреки всем атакам врага. Ты многократно спасал ее от гибели и сейчас спасаешь. Ты расположил ее сердце к слушанию Слова Твоего, но сейчас она как слепая и глухая... Но нет, Господи, Ты не дашь погибнуть семени, посеянному в ней! Я славлю Тебя за спасение, которое откроется и для нее. Славлю Тебя за тот день, когда она склонится перед Тобою в сознании ложности всех путей этого мира и исповедует Тебя одного хозяином своей души!"
Глубокий покой сошел в материнское сердце. Ее молитва была услышана.
***
Летом Саша встретила в турпоходе студента - москвича, недавнего фронтовика: вся группа в первый же день собралась любоваться восходом солнца в горах. Коля встал рядом с Сашей и так до конца двухнедельной путевки от нее не отходил.
Саша пыталась с ним кокетничать, но он относился к ней с таким уважением, что ей становилось стыдно. Ему в голову не приходило покорять ее, господствовать, вызывать ревность, требовать внимания, первенства, говорить комплименты, ухаживать, мучить, словом, тут не было никакой "паутины"...
Зимой он приехал в Ленинград на заводскую практику.
Мама открыла ему двери. Коля стоял у порога, не решаясь ВОЙТИ:
— Я хотел узнать, как чувствует себя Сашенька... Она вчера так промерзла, возвращаясь из филармонии...
Мама внимательно смотрела ему в лицо, в серьезные глаза и пригласила войти. Саша сидела в постели, с забинтованным горлом, панически пытаясь как-то прихорошить-ся, но, увидев его, тут же поняла, что ничего этого не надо.
Саша вежливо спросила его о практике. Коля начал было отвечать, но вдруг наклонился к ней и быстро спросил: "Ты понимаешь, что я тебя люблю?" Она закрыла глаза: как хорошо, как спокойно было на душе! У нее появился друг, и с ним не нужны были все девичьи ухищрения и романтические объяснения с намеками: здесь нужна была только правда.
— Да,-ответила она ...
— Мама, он сказал, что любит меня!
— Это видно было еще по тем фотографиям. Он везде любовался тобою. Это немногие умеют... И что же ты ему ответила?— Ничего не ответила. Я не знаю, это "то" или "не то"!
— Ты сама себя не понимаешь! — мама бросила салфетку на стол. Потом стала говорить:
— Я сон, Сашенька, видела. Цветущий яблоневый сад, небо голубое-голубое, и твое счастливое светлое лицо. Ты вся светилась, и вся радость мира лилась в тебя...
Саша, склонив голову, слушала. Мама касалась ее самых заветных мечтаний, пронизанных ожиданием счастья и любви. Поверить ей? Поверить тому глубинному покою, которым наполняла ее Колина любовь? Все это было так непохоже на... "романы". И все же, пусть сбудется мамин сон! Она подняла голову и встретила мамин взгляд. С доверчивостью. Через год Саша вышла замуж за Колю.***
... По утрам Саша просыпалась от негромкого позвяки-вания ложечки о маленькую кастрюльку: это мама варила для нее кашу на плитке.
Первые дни Саша, повинуясь привычному чувству долга, порывалась встать, чтобы сделать это самой и не заставлять больную мать заботиться о себе. Но мама говорила: "Лежи. Я не думала, что доживу до такого счастья -ожидать вашего малыша. Как будто молодость вернулась ко мне. Лай мне хоть такую малость сделать для тебя. Полежи еще немного..."
Так говорила любовь, и немедленно преображался мир, с которого спадала шелуха суеты.
Небо казалось выше, воздух прозрачнее, дни тише, а дыхание - глубже. Все как бы затихало, чтобы дать Саше возможность слушать себя и новую жизнь в себе. Не надо было ни о чем думать, и потому думалось так легко, как будто сложенные крылья с шуршанием раскрывались.
Возвращаясь с прогулки домой, Саша бежала скорей к маме. Не потому, что хотела загладить вину своего долгого отсутствия, а просто хотела опять прикоснуться к ее духовному миру, свет которого так чудесно преображал все вокруг и внутри самой Саши.
Она опускалась на колени возле кровати и гладила мамины исхудавшие пальцы и улыбалась. Так они и смотрели друг на друга.
И Саша с новым радостным чувством ощущала в себе блаженную тяжесть. Она ждала родов, как праздника, как обещанного ей Богом великого чуда. По крайней мере, мама ждала этого именно так.
И тут сильная боль медленно прошла по низу живота.
— Мама,— позвала Саша негромко, и та сразу оказалась около нее.
— Ложись,— приказала она счастливо. Саша послушно легла на кровать и неотрывно смотрела на маму. Боль повторилась. Саша улыбнулась, положив руки на живот. Мама быстро накинула пальто и пошла вызывать машину из родильного дома.***
... В темную, пустую палату свет пробивался только из коридора, где дежурили превозмогающие здоровый сон юные практикантки. Они робели перед тем, что происходило. Время от времени то одна, то другая заходили и спрашивали, очень ли больно. И Саша подбодряла их, уверяя, что все идет как надо, что будет, конечно, мальчик и, что чем больнее, тем скорее все кончится. И все это время ее не оставляло видение того, как неведомое существо внутри нее жаждет выйти на свет Божий, как оно трудится, и как они вместе помогают друг другу.
К утру она уже не сознавала, где находится, все силы ее души были сосредоточены на том, чтобы дать жизнь новому существу, даже если ее собственная жизнь уйдет вся в это усилие. Это были минуты полнейшего самоотречения, когда Саша перестала что-либо значить сама для себя. Задыхаясь, мокрая, со слипшимися и спутанными волосами, она выдыхала из себя жизнь, чтобы дать ее ребенку.
Она была в чьих-то сильных, спокойных, требовательных руках. Ей помогали, и чей-то голос властно и ласково говорил: "Ну, мамочка, еще вдохните, еще немного, очень хорошо, молодец! Теперь еще раз..."
И вот что-то случилось. Затих требовательный голос, комната заполнилась людьми, все что-то тихо говорили, кто-то вытирал Сашино лицо, и кто-то вдруг замяукал. Саша медленно, с трудом открыла глаза и увидела залитую утренним солнцем комнату и смеющееся лицо акушерки, румяное и доброе. Двумя руками она держала над Сашей какого-то смуглого таракашку, у которого болтались ручки-ножки и в середине - перевязанный пупок. Таракашка раззевал рот и издавал звуки, похожие на мяуканье. Это был мальчик. Тогда Саша поняла, что все кончилось, и бессильно заплакала - от счастья, от рвущейся из сердца благодарности к Неведомому, Кто так милостив.
"... Не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир".
Она еше плакала и улыбалась, когда заснула с чувством переполняющего ее облегчения и еще какой-то неопределенной, но крепкой уверенности, что произошло нечто небывало важное. Бог был так близко к ее сердцу в тот день, но она в очередной раз не узнала Того, Кто был ее Избавителем от тягостного чувства долга, от пустой суеты, от кривого пути. Она думала, что освободители - это дети, которых любишь ни за что, что именно они выпрямляют путь, свернувший было в сторону.
Наступил покой и для мамы, закончилось победой и ее ночное молитвенное бдение. Она знала, что скорбь и боль родов - это от первородного греха. Но она знала также и то, что враг стоит рядом, желая пожрать рождающееся дитя. Бог приводит человека в мир, но враг не желает этого прихода.
Узнав, что у нее родился внук, мама шла от телефона до своей комнаты, боясь расплескать эту полную до краев чашу своего сердца: Слава Тебе, Господи! Слава! Слава! Слава! В тишине дачного домика мама встала на колени у своей кровати и начала долгий, откровенный разговор с Богом. Он был Тот, Кто знал все ее несовершенства, все скорби ее и падения, перед Ним не нужно было "держаться", но можно было абсолютно Ему довериться. И сейчас за все, что было в ее жизни, она благодарила Его. Ей не будет дано увидеть дочь верующей, но в этот миг духовными очами она увидела будущее покаяние Саши, и благодарность за рождение внука слилась у нее с благодарностью за возрождение дочери. Ее труд для Господа не пропадет, дочь подхватит его из ослабевших материнских рук. Она прозревала все это.
Встав с колен, она раскинула руки в восторге, повернув мокрое лицо к сияющему солнцем окну, славя Бога за Его Сына, даровавшего и нам победу. Это было ее личное, особенное переживание.***
Мама встречала Сашу, стоя около постели, качаясь от слабости, и говорила ласковые слова: "Доченька, с новой жизнью тебя! Я дождалась! Господи, какой крохотуля... Побледнела, мамочка ты моя!" Тихим, благословляющим движением она прикоснулась к живому и теплому пакетику: "Я помолюсь, Сашенька..." Саша слушала ее молитву о Божьем благословении с умилением сердца. Она была бы рада тоже так, как мама, опереться на Невидимую Руку, чтобы Кто-то Сильный взял на Себя всю эту тяжесть ответственности и снял с нее страх за ребенка. Но она не умела этого.
Мама учила Сашу превращать в праздник уход за сыном: "Приладься к его жизни, Сашенька!" Когда Саша кормила сына, то она удобно устраивалась на стуле со скамеечкой напротив маминой кровати. Мама смотрела на нее и молчала, всегда что-то думала, и от этого молчания, от маминых мыслей исходила торжественная нежность, не позволявшая Саше ни раздражаться, ни спешить, ни комкать жизнь. Блаженством становилось все: и засыпать около этого нежного комочка, и кормить, чувствуя, как жизнью наливается это тельце, и гулять по опустевшему лесу среди сосен.***
Приехал Коля, взяв, наконец, отпуск в институте. Саша ревниво следила взглядом, как он с проясненным и расцветшим лицом склонился над сыном, шепча ему нежные слова. Коля был счастлив. Он ощущал Сашу с Сережкой как свое теплое гнездышко, как двух малышей, ради которых он был способен жизнь положить. Язык его любви был языком дела: он спешил нагреть воды для стирки пеленок, принести дров, сбегать за водой на колонку.
Мама понимала этот язык, а Саша - нет. Выбитая из неспешной и торжественной жизни, она нервничала, капризничала и даже плакала от того, что все оборачивалось тривиальной суетой: готовка, кормежка, пеленки, ничего не успеть и - усталость, усталость, усталость от этого движения по кругу, из которого ушла гармония. Мама как бы не видела этих ее переживаний.
— Смотри, Сашенька,— говорила мама,— как все молодеет и обновляется, как только попадает в руки Коли! Форточку починил. Так удобно теперь ее открывать. А ведро! Я думала, это какое-то новое...
"Созидай!— учила мама Сашу всей своей жизнью. -Сашенька, мне кажется, я забываю о своей болезни в атмосфере вашей удвоенной молодости. Смотри, сколько любви Коленька вкладывает в вашего малыша, он так изменился! Он всегда был такой серьезный, деловой, собранный, а сейчас..." Неожиданно мама спросила: "Сашенька, обратила ли ты внимание, какие у Коли трогательные пушистые реснички! Сам такой мужественный, а реснички прямо девичьи... Саша, в нем столько нежности, только глубоко запрятанной..."
Мама жалела Колю за бессонные ночи, благодарила за хлеб и за дрова и тихо молилась, чтобы Господь созиждил их брак, открыл им обоим глаза на все доброе друг в друге, охранил от врага. "Благослови их, Господи! Да будет эта семья Твоим наследием, и дети их и внуки. Слава Тебе, Бог мой, Возлюбленный души моей!..."
Услышана была и эта молитва. Запомнились слова. Когда много лет спустя Саша будет хоронить своего Колю, друга жизни, она вспомнит добрые мамины слова и последней лаской тихо погладит Колины реснички.***
Все будто бы медленно уплывало вдаль, или может быть, сама мама медленно удалялась от жизни. Она чувствовала такую усталость, от которой никак не отдохнуть, хоть весь день спи. Ночью случилось удушье. Мама не смогла ни крикнуть, ни позвать, но Саша во мгновение ока оказалась рядом, стала взбивать высоко подушки, но на этот раз ничего не помогало. Коля, накинув пальто прямо на майку, побежал вызывать скорую помощь. Мама задыхалась. Она поворачивала голову и так, и эдак, но не могла вздохнуть, не могла глотнуть воды. Скорая примчалась быстро.
Наутро лил дождь, нескончаемый и яростный. В узком больничном коридоре пахло камфарой. Саша сидела рядом с мамой. Та лежала, закрыв глаза, легкая, прозрачная, вся ушедшая куда-то в себя, в удивительном покое. Ни кашля, ни удушья, ни слез, ни желаний. Только иногда мама широко распахивала пронзительно блестящие голубые глаза, смотрела недоуменно, находила Сашино лиио и шептала: "Иди-иди. Поспи. Отдохни." А другой раз сказа-Г ла: "Не плачь обо мне. Ищи Господа. Только в Нем жизнь и любовь".
Саша взяла ее руку. Она была тонкой, но даже в своей худобе сохранила изящные очертания. Эта рука лечила Сашу, утешала, она напоминала сейчас обо всей боли, что приняла мама от нее и за нее. Рука лежала спокойно на одеяле, как укор. Как прошение. Как любовь. Легкая и твердая, как сама мама.
... Она отошла без звука, без вздоха. Никто не заметил мгновения ее ухода. Саша смотрела на мамино лиио, оно было спокойно и серьезно, только у рта пролегли чуть заметные скорбные морщинки. И тогда дочь бросилась на колени перед этой кроватью и громко закричала. Немедленно ее схватили и зашикали: "Здесь нельзя кричать! Больных разбудишь. Поплачь тихо...!"
В дверях палаты замелькали чьи-то лица. Пустой коридорчик вдруг заполнился людьми. Саша все билась головой о железную кровать и пыталась понять, куда же ей идти дальше, если нельзя идти за мамой? И как же это так? Она ведь хотела сварить куриный бульон для нее, и Коля купил самых лучших яблок. Все стало ненужным теперь, казалось, сама жизнь стала ненужной...
Дома, куда Саша пришла вся вымокшая и продрогшая, будто из дальнего путешествия, ее встретил Коля. Достал ей сухую одежду, заставил выпить чаю. Он сострадал Саше, понимал ее, ничего от нее не требовал: он и сам недавно похоронил отца. Саша была, как мертвая, и не было для Коли ходу в этот окаменевший мир, где жили боль и воспоминания.
Саша подошла к убранной маминой постели, увидела на тумбочке неоконченное вязанье, услышала голос: "Лапки мои! Будете барахтаться, так чтобы не мерзли. Ты, Сашенька, потом простые тесемочки пришьешь, если он будет сбивать, а я пока вязаные сделаю"...
Высокие сосны качаются над маминой могилой, а вокруг нее Саша с Колей посадили живую изгородь.***
Вернувшись с дачи в город и дождавшись времени, когда останется одна, Саша встала на колени и впервые сама открыла мамино Евангелие, драгоценнейшее ее наследие. Открыла там, где была мамина закладка: "Я есмь хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать никогда".
— О, Господи! — склонилась Саша до полу, — прости меня за всю боль, которую причиняю любящим меня! Дай мне веру, что была в маме моей."